|
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
|
|||||||||||
10 ЯНВАРЯ 2013 ГОДА «ТИХИЙ ПИСАТЕЛЬ» АНАТОЛИЙ ГАВРИЛОВ
В программе:
«Вопль вперёдсмотрящего» Анатолия Гаврилова – один из важнейших текстов последнего времени. При этом велика возможность того, что он скроется от внимания широкой аудитории. Гаврилов – тихий писатель. Гаврилов вскрывает российскую реальность, не касаясь – почти не касаясь – социального плана. Отдельные фразы, тонущие в глухоте пространства, доносят главное: дух бесконечной российской провинции. Это не географическая окраина, это вакуум пустоты вдали от всего вообще. (Борис Павлович, худ. руководитель «Театра на Спасской») Галина Константиновна Макарова, руководитель клуба: «Добрый вечер! Мы рады приветствовать вас на очередном заседании литературного читательского клуба «Зелёная лампа». Рады видеть много новых лиц, надеемся, что вы побываете здесь ещё много раз, потому что у нас всегда бывает много чего интересного. Итак, заседание начинается, и я традиционно зажигаю нашу зелёную лампу. Тема нашей сегодняшней встречи – творчество Анатолия Гаврилова. Предложил эту тему Борис Дмитриевич Павлович, вернее, он открыл для нас этого писателя, о чём он расскажет сам чуть позднее. А сейчас я хотела бы вас спросить: что вы знаете об Анатолии Гаврилове?Знаете ли вы о нём что-нибудь как о человеке и как о писателе? Нет? Тогда я, очень коротко изложу о нём основные сведения. Родился он 21 января 1946 г. (т.е. на днях ему исполнится 66 лет) в Мариуполе, на Украине. Мать его умерла очень рано, когда ему было 4 года, и детство будущего писателя прошло в семье родителей отца. После окончания школы-интерната он работал в модельном цехе на металлургическом заводе, служил в армии, в ракетных войсках, потом снова работал на заводе. Затем Гаврилов заочно учился в Литературном институте им. Горького. А в 1984 г. перебрался во Владимир и живёт там до сих пор. Работал и аппаратчиком химического завода, и методистом кинопроката, и почтальоном («доставщиком слов»). Первая публикация его рассказов появилась в газете «Красноярский комсомолец» в 1989 г. Первая книга «В преддверии новой жизни» вышла в 1990 г. Вообще, пишет он скупо, мало, но очень достойно. В настоящее время у него вышло 4 книги. Он активно печатается в толстых журналах: «Волге», «Енисее», «Юности», «Континенте», в альманахах. Его книги переводятся на разные языки, издаются в Германии, Италии, Финляндии, Англии, США, Испании. В среде писателей и критиков Гаврилов признан достаточно серьёзно. Он дважды номинировался на премию «Русский Букер», один раз – на Антибукеровскую премию. Он лауреат премий журналов «Волга» (1989) и «Октябрь» (2002), премии Андрея Белого (2010) в номинации «Проза», премии «Чеховский дар» (2011) в номинации «Необыкновенный рассказчик». Повесть «Берлинская флейта», посвящеённая памяти композитора Сергея Беринского, стала лауреатом сетевого литературного конкурса «Улов» (2002). В 2005 г. книга прозы «Весь Гаврилов» была признана газетой «Книжное обозрение» книгой года. А. Гаврилов награждён медалью Международного биографического центра в Кембридже (Великобритания) за творческие достижения. Эта информация позволит вам составить представление о том, кто же перед нами. К. Бояринцев, актёр «Театра на Спасской»: Доставщик и собаки. Ночью доставщик старается обойти то место, где когда-то убили доставщика. Из курортных городов весьма часты телеграммы с просьбой выслать деньги. Кошка преследовала по улице собаку. Срочная телеграмма: «Яйца не покупай!» Телеграмма: «Ваш муж скончался. Заберите. Врач Иванов». Дверь открыла женщина в чёрной косынке, приняла телеграмму, расписалась и сказала, указав на стол с гробом: Профсоюзное собрание: предложения «низов» и презрительные ухмылки «верхов». Доставщик задумывается о положении американского доставщика и не туда заносит телеграмму. Доставщик-пенсионер, прадед которого — немец, является образцом аккуратности, обязательности, корректности. Это он совершенно добровольно составил и начертил карту района доставки телеграмм с чётким обозначением всех улиц, переулков, тупиков, оврагов, переходов через овраги, всех домов и домишек, а красные точки сигнализируют о том, что данное место опасно бродячими собаками. Мороз и солнце. Клиент куражится: не было дома, оставили извещение, позвонил, попросил зачитать телеграмму, зачитали, сказал, что всё ясно, можно не доставлять, через некоторое время — доставьте мне лично, я буду дома, хорошо, доставим, доставили, долго рассматривал и читал телеграмму, потом сказал: Четырнадцатилетняя дочь почтальонши долго и мучительно угасает от саркомы. Вся жизнь в борьбе. Буквально вчера закончила борьбу за телефон, сегодня приступила к борьбе за памятник мужу. Памятник у него есть, но он ей не нравится — у других лучше.
Рябина в сахаре инея. У четырнадцатилетнего сына телеграфистки дискенезия, дистрофия, сколиоз, близорукость... Поздравительная телеграмма: «Вгрызайся в жизнь, Борис, смелее, не делай часто перебор, теперь во многом будь мудрее — ты в тридцать лет уже майор!»
Перестройка почтамта начинается с уборщиц, почтальонов, доставщиков, операторов и ими же, кажется, и завершается: сокращения, отмена надбавок и т. п. (Аплодисменты) Г. К. Макарова: «Так и хочется сказать: Когда б вы знали, из какого сора… Да? Мне кажется, Константин очень подходит на эту роль, он вообще чем-то похож на нашего автора, даже манерой говорить». Б. Павлович: «В литературной критике принято называть стиль Гаврилова «телеграфным стилем», механика здесь обнажается, потому что это буквально задокументированные телеграммы, либо какие-то отдельные дневниковые заметки, записанные тоже в этом телеграфном стиле, но в остальных рассказах, даже сюжетных, он пользуется примерно таким же письмом. То есть это – телеграммы о чём-то случившемся. И он обычно избегает какого-либо авторского отношения к тому, что происходит, просто телеграфирует о том, что случилось. «Телеграфность» – не только в длине строки, но в авторском самоустранении из того, что описывается. Потому этот рассказ позволяет понять не только, «из какого сора» – в смысле жизненного материала, но и откуда это берётся, потому что он действительно много лет работал почтальоном. Сейчас уже нет. Поскольку его книги выходят раз в 20 лет, понятно, что его гонорары не позволяют ему жить писательским трудом. Г. К. Макарова (обращаясь к участникам клуба): «Пожалуйста, ваше открытие Гаврилова, как оно проходило?» Б. Павлович: «А вообще кто-нибудь здесь читал Гаврилова?» Г.К. Макарова: «Ну что вы! У нас практически все его читали!» Майя Алексеевна Селезнёва, преподаватель ВГСХА: «Мне бы хотелось сказать о «Берлинской флейте», что там перемежается телеграфный стиль, четко выраженный, с так называемым потоком сознания. Сначала читаешь – лаконичные, отрывистые фразы, потом раз – и поток сознания страницы на две. Речь там идёт о муках творчества – и так они великолепно описаны! Как это совершается, т.е. когда идёт эта подготовка в сознании… Автор должен что-то написать, и подсознание ему всё подтягивает и подтягивает мысль. Он знает, что он должен написать – все ждут, уже спрашивают, не написал ли он что-то. И вдруг – прорывает! Вот этот телеграфный стиль проявляет такие вещи… Если покопаться в этом рассказе, там сплошь перлы: «Загнётесь в поисках нового, чтобы выразить старое». Здорово сказано, правда? (Смеётся) И вот, муки творчества кончились, и он пишет, пишет, строчит и в восторге сам от себя, что он, наконец, обрёл это вдохновение: «Здравствуй, Вольфганг, мы оба с тобой Водолеи». Понимаете? Он в порыве этом приравнивает себя к Моцарту. И вот оно – «Пар идёт от партитуры, едва успеваю записывать…». И, наконец, всё входит в спокойный тон: «Весенний стон измученной души, весенний карнавал, мистерия и таинство жизни». Всё это и рождает фантазию читателя, воображение – то, что мы ждём от хорошей книги». Г. К. Макарова: «Спасибо, Майя Алексеевна, замечательно. Я слышала отзывы: к сожалению, не всем с первого раза удаётся войти в мир Гаврилова. И, мне кажется, что для того, чтобы почувствовать этот его мир, нужна очень большая концентрация внимания. Но на это и рассчитано любое настоящее произведение искусства – очень большое внимание и, действительно, фантазия. Мы не все сейчас приучены к тому, чтобы подключать именно свою фантазию и видеть за этим телеграфным стилем очень много. Пожалуйста, кто ещё хочет сказать? Вообще, у него очень много афоризмов. Один из самых ярких у меня выписан: «На свете счастья нет, а есть покой и сало». У Гаврилова опубликовано много интервью, критических статей, он сам говорит, когда его спрашивают: «Между чем и чем вам приходилось в жизни выбирать?» «В литературе – что читать, у кого учиться, и здесь я предпочитал западных авторов XX века. Может быть, они меня соблазняли своей легкостью. Они же в свою очередь тоже были подражателями, так что я был «подражателем подражателей». Гавриловский герой почти всегда Ну вот, маленький человек, маленький человек. Б. Павлович, худ руководитель «Театра на Спасской»: «Может, кино посмотрим?» Г. К. Макарова: «Не знаю… Кстати, что касается продолжения, то Гаврилов сам называл среди своих предшественников: Платонова, Бабеля, Кафку, Трифонова, Битова, Казакова, Эренбурга, Астафьева, раннего Белова, Шукшина, Соллогуба и много ещё кого. А критики любят его с Добычиным сравнивать. Борис Дмитриевич, вы прочли Добычина?» Борис Павлович: «Не было времени пока, но есть личные ассоциации. У меня он воспринимается абсолютно в одной линии с Сашей Соколовым. Известна похвала Соколову от Набокова… Не так много, к сожалению, прозаиков, которые работали со словом непосредственно. Был знаменитый русский авангард, который занимался словом, его механикой, фонетикой – собственно, тем, что русский язык может самостоятельно дать. Набоков, конечно, в этом сильно продвинулся, если брать ХХ век в его дальнейшем развитии. Потом вот Саша Соколов. И сейчас не так много авторов, которые именно русский язык проверяют на прочность. «Вопль вперёдсмотрящего» очень похож на «Школу для дураков» и на «Между собакой и волком» по размытости, неопределенности количества главных героев, невозможности расчленить внутреннюю речь и авторские диалоги, невозможности поставить где-то знаки препинания. Он ведь тоже время от времени отказывается от чёткой структуры текста, переводя это даже уже не в поток сознания, а в поток фонетический. Поэтому для меня это так: Набоков – Соколов – Гаврилов». Г. К. Макарова: «Ну, можно его не называть, он может просто идти параллельно…» Б. Павлович: «Да, мне кажется, что это – линия русской литературы. Содержательно, русская литература сейчас очень интересна. Вон Александр Чудаков лежит… Понятно, что это величайшая книга, но она величина, в первую очередь, по своему жизненному материалу, по тому человеческому наполнению, которое там внутри находится. Но, если говорить о проекте «Уроки русского», то, конечно, это – абсолютно академическая литература. А Гаврилов движется куда-то дальше, проверяя на прочность русский язык. В этом смысле, кстати, мне кажется, что он очень театрален. Мы с ним на этот счёт общались – он согласен. Он тоже недоумевает, почему его до сих пор не ставят». Кто-то: «А вы первый, да?» Б. Павлович: «Были некие попытки, которые ни разу не доходили до премьеры. Для меня это, действительно, неоткрытый автор». Г. К. Макарова: «Ну, тут проблема ещё и в зрителях, конечно, потому что это новое и непривычное…» Б. Павлович: «Нет, ну есть же новые авторы, которые не менее непривычны, но всё-таки они доходят. Всё же слишком малыми тиражами выходили его книги, издательство «Колибри» – это не фаворит русских книжных магазинов. Я не во многих магазинах встречаю книги этого издательства. В Кирове, я не знаю, кто-нибудь продаёт «Колибри»? С. Перетягина: «В магазине «Роспечать» можно заказать книги этого издательства». Б. Павлович: «Чтобы заказать – надо знать, что заказать!» Г. К. Макарова: «Ну, мнения у всех разные, пожалуйста, может быть, кто-то совсем не совпадает с тем, о чём мы говорим? Татьяна Семеновна?» Татьяна Семёновна Александрова, инженер-химик (г. Кирово-Чепецк): «Я могу сказать, но, конечно, не совсем уверена, что моё мнение каким-то образом смонтируется с тем, что мы сейчас говорим и слышим. На меня очень большое впечатление произвели его книги, больше всего, наверное, «Вопль вперёдсмотрящего». Мне показалось, что мало что из современной прозы так сильно монтируется с читательским восприятием. Мне, например, кажется, что он такой писатель, который пишет во взаимодействии с читателем, и без которого этот текст просто мёртв. Наверное, в этом плане он театрален. Я, честно говоря, плохо знаю театр… Но без твоего восприятия эти слова – пусты. Поэтому я его сравнила с художниками пуантилистами, когда говорит пустота, промежуток между мазками краски. Промежуток между фразами, заполненный собственным чувством читателя или зрителя, которое – холст, на который всё это нанесено. «Вопль вперёдсмотрящего» меня поразил, вызвал странное оживление воспоминаний и узнавание, потому что это очень похоже на тот дневник, который я вела в юности. Я просто записывала всё подряд: фразы из учебника, то, что сказало радио, то, что написано на стене, то, что в школе в записке послали, то, что мне кто-то сказал или что я подумала. И всё это вместе – это рисунок душевного мира, какой-то такой слепок. Большие его произведения мне нравятся больше, хотя они все небольшие. В этой толще мазков, штрихов начинаешь понимать, узнавать, что жизнь грустна, что мы одиноки, что всё очень печально, прекрасно – и всё это вместе, одновременно. Такая сложная-сложная, тонкая-тонкая душевная организация этого текста и игра со мной, игра в узнавания заинтересовала меня, может быть, даже больше совершенно неподражаемого здесь русского языка. Честно говоря, с Соколовым у меня такого симбиоза не возникло. А Набоков – тут я соглашусь. В общем, мне кажется, что это писатель замечательный и что, несмотря на то, что это, наверное, эталонная проза, он всё-таки подошёл к тому краю, за которым поэзия. Причем, поэзия хорошая, лучшая, из того, что пишется. Пожалуй, всё». Г. К. Макарова: «Спасибо. Поднимайте руку, кто хочет, и вставайте или сидите – как вам удобно – и, пожалуйста, может быть, кто-то хочет всё-таки поспорить?» Б. Павлович: «Мне нравится аналогия с живописью. Я читал эту вашу реплику и тоже сразу начал думать, каких бы художников я сопоставил. Мне кажется, что это очень верно – сравнивать, искать аналогии, выходящие за рамки литературы, потому что он сам рвётся за их пределы. И, мне кажется, живопись ХХ века – это очень точно. Мне показалось, что он ушёл всё-таки немножко дальше пуантилистов, потому что пуантилисты – это XIX век, и там контур картины ещё достаточно определённый. Пуантилисты предлагают склеить в сознании цвет, фактуру, но сюжет картины всегда очень ясен – пейзаж, портрет. У Гаврилова в том же «Вопле» размывается даже сам предмет повествования, не всегда понимаешь, это сейчас сюжет или фантазия героя или ещё что-то такое. Действительно, просто звукопись. Мне показалось, что это какие-то более поздние художники, вплоть до моего любимого Шинкарёва... Вы видели его? Когда он к очень простым геометрическим формам приводит человека, пейзаж, ещё что-то… В общем, ленинградская школа 70-80-х гг. – такие у меня были визуальные ассоциации с Гавриловым. Даже по атмосфере Шинкарёв похож на Гаврилова. И, действительно, открытость к зрителю». Г. К. Макарова: «Так, у нас есть варианты. Либо мы смотрим фрагмент из фильма, в котором Гаврилов сам себя играет, либо слушаем диалоги из повести». Б. Павлович: «Давайте кино посмотрим». Г. К. Макарова: «Давайте». Документальный фильм «Доставщик слов» Г. К. Макарова: «Вот такой замечательный фильм о замечательном Гаврилове. В качестве автора сценария выступил сам писатель, режиссёр – Борис Караджев». М. А. Селезнёва: «Какой он артистичный!». Г. К. Макарова: «Очень, да. Это чудо. Словами об этом чуде трудно говорить. Но мы попробуем. Татьяна Петровна, как ваши впечатления?» Т. П. Лалетина, психолог: «Впечатление у меня о нём – как об очень одиноком человеке. И вопросы у него такие экзистенциальные: вопросы одиночества, смерти, бытия. И, если говорить об ассоциации (я имею ввиду не стиль, а сюжетную линию), то я вспомнила книгу «Элегантность ёжика» М. Барберри. Г. К. Макарова: «Да, его маленькими порциями надо смаковать». М. А. Селезнёва: «Галина Константиновна, вот вы о нём рассказывали, а о его семье ничего не сказали». Г. К. Макарова: «Ну, жена есть, дети…» М. А. Селезнёва: «Каким-то одиноким он выглядит…» Б. Павлович (улыбается): «Он экзистенциально одинокий, у него вселенская тоска». Т. П. Лалетина: «Вот тут сказали, что на гонорар не проживёшь, но и на зарплату почтальона тоже прожить сложно. Я так полагаю, что и почтальоном-то он работал, именно исходя из того, что ему интересен человек сам по себе как таковой». Г. К. Макарова: «Может, не только это. Тут еще проблемы коммуникации, начальство и прочее… Он свободный очень человек, как мне кажется». Ю. Пак, координатор Американского уголка: «У меня не возникает ощущение одинокого и отчаявшегося человека. Гаврилов мне таким не кажется. Бывает, человек весь в деятельности, на людях и при этом в нём есть внутреннее отчаяние. А Гаврилов живёт как-то глубоко». С. Перетягина: «А как вам показалось, Борис Дмитриевич, Гаврилов – счастливый человек? Б. Павлович (смеётся): «А вы счастливый?» С. Перетягина: «Да, счастливый». Б. Павлович: «Ну и Гаврилов тогда тоже счастливый!» Т П. Лалелина: «А что такое счастье?» Б. Павлович: «На свете счастья нет, а есть покой и сало»… М. А. Селезнёва (улыбается): «Вы сами ему подобны…» Б. Павлович (смеётся): «Ну не знаю…» Г. К. Макарова: «Я, кстати, когда я увидела фотографию, на которой вы стоите с ним рядышком… Можно просто подумать, что это отец и сын! Так что я согласна с Майей Алексеевной». Б. Павлович (смеётся): «Скорее учитель и ученик…» Анатолий Гаврилов и Борис Павлович у служебного входа МХТ. Июнь 2012 г. С. Перетягина: «Борис Дмитриевич, расскажете нам ещё что-нибудь про Гаврилова. Про постановку в МХТ, например». Б. Павлович: «Я могу сказать, что меня с Гавриловым познакомил замечательный театральный критик Павел Руднев, которого, быть может, кто-то даже знает. Сейчас он является завлитом МХТ, а до позапрошлого года он был арт-директором центра Мейерхольда. И вообще это один из очень активных критиков, он много ездит по стране и по миру, человек, жадный до впечатлений, пожиратель книг. Он читает всё. Кроме всего прочего, он очень активный интернет-деятель. В его ЖЖ или Facebook – обновления идут каждые минут десять. Даже когда разговариваешь с ним, он параллельно пишет пост. То есть это такой человек новой формации. Он встаёт из-за компьютера, то тут же вставляет наушники плеера, где у него записаны аудиокниги. Если он не успевает прочесть в книжном формате, то, идя по улице от театра до метро, слушает аудиокнигу. Садится в метро, достает бумажную книгу. Это человек, который живёт в бешеном темпе. Однажды я получил от него электронное письмо: «Боря, это охренеть круто». И это была ссылка на ещё журнальную публикацию «Вопль вперёдсмотрящего». Я прочёл и, в общем, с ним согласился. Это странное ночное письмо случилось года два назад. Видимо, он тоже, сидя в интернете ночью, прочитал и почувствовал потребность запостить. И, когда спустя год Руднев затеял, придя во МХТ, лабораторию «Здесь и сейчас», он предложил четырём режиссёрам выбрать какого-то современного русского автора, желательно не очень открытого театром. Я долго не думал, раз Руднев мне его подсказал, я решил таким образом вернуть кармический долг. И в июне, за неделю, мы с актёрами МХТсделали представление автора, которое сыграли в репетиционной комнате. Два раза. Это был такой лабораторный формат, не постановка, а представление материала. Я, конечно, получил большое удовольствие, потому что когда репетируешь, у тебя возникает пристрастное отношение к тексту, а для меня репетиция – форма чтения текста. Потому что (артисты это хорошо себе представляют) когда читаешь как читатель – это один способ, ты все равно отстранён. А когда ты читаешь потому, что тебе надо будет вечером что-то сказать по этому поводу артисту, или артисту придётся это вслух прочитать, ты невольно должен зайти чуть глубже поверхности слов, чтобы понимать некую внутреннюю линию. Для меня эта лаборатория была предлогом «окунуться» в Гаврилова. Ну а поскольку это МХТ с его размахом, они меня спросили: «Хочешь, мы тебе привезём Гаврилова?» И ониего привезли, он пообщался с артистами, я с ним пообщался. Для меня это была большая человеческая, профессиональная радость. И, действительно, когда начинаешь туда погружаться, там много-много этажей, куда можно спускаться, и я прекрасно понимаю, что мы освоили первые два и ещё много-много-много разных уровней. И вариативность чтения очень высокая. Половина книги – текст, а вторая – твои ассоциации к нему. Это то, что Умберто Эко называет «открытое произведение». Это как инь и ян: он даёт половинку с некой фигурой среза, и ты должен совпасть с этой фигурой, если ты не совпадешь с ней, не получится второй половинки. Тебе нужно абсолютно с ней совпасть и дополнить это своими жизненными, человеческими впечатлениями. И, конечно, если к этому подключаешься, у тебя возникает целостное представление. Благодаря тому, что мы жили Гавриловым и его текстами целую неделю, я к нему подключился». Г. К. Макарова: «Актёры вас понимали?» Б. Павлович: «Не все. Человек, который был, что называется, за Гаврилова – Алексей Шевченков, замечательный артист. Там что важно – то, что Гаврилов – это человек из Мариуполя, т.е. из очень глубокой провинции. Владимир – это уже совсем не то. Гаврилов – человек не из Владимира, а человек из Мариуполя. Индустриальный город: с одной стороны море, виноград, тепло, а с другой стороны – завод, коксующий уголь и т.д. У него же весь «Вопль вперёдсмотрящего» на угле. Уголь, уголь, уголь как основа жизни (надо же чем-то зимой топить), уголь как производство, уголь как то, что можно украсть, уголь как то, на что ставят на колени мальчика, когда наказывают. Всё время этот уголь, индустриальность и обречённость; девушка Нина, которая хочет во что бы то ни стало вырваться, уехать из этого города в Москву, стать актрисой. Актер Шевченков как и Гаврилов тоже человек не так давно оказавшийся в Москве, тоже постранствовавший по провинции. Табаков очень любит собирать артистов, чтобы они работали у него не с института, но часто берёт актёров в 40, 50 лет – чтобы человек «созрел» как артист. Он это очень хорошо понимает: что человек как артист в провинциальном театре «созревает» во многом сильнее, потому что сопротивление жизни выше и человеческий опыт гораздо более острый. Так вот Шевченков – как раз один из таких артистов. С одной стороны, из хорошей школы, с другой – с опытом человеческих травм. И хотя он всё говорил: «Что он понаписал?! Что он понаписал?!», но, мне кажется, что как артист он понимал, о чём идёт речь. И я согласен, что у Кости тоже это есть. Должен быть особый психотип актёра, чтобы совпасть с Гавриловым. Я рад, что у Кости есть это совпадение, и надеюсь, что оно углубится в процессе работы, отольётся в форму. Но, конечно, очень важно именно человеческое резонирование». Кто-то: «Вы не хотите его в Кирове поставить?» Б. Павлович: «Мы хотим его с Костей почитать. Я очень благодарен «Зелёной лампе» за приглашение, это стало формальным поводом, потому что мы с Костей уже давно-давно говорили про Гаврилова. А сейчас это стало таким формальным дедлайном, потому что было буквально несколько наших встреч, Константин всё это сам осваивал. И, если бы не «Зелёная лампа», мы не сподобились начать что-то пробовать уже сейчас». К. Бояринцев: «Ну, сам я осваивал только подходы, а завершали мы всё вместе…» Б. Павлович: «Мы можем вначале почитать кусочек из «Воплей вперёдсмотрящего». К. Бояринцев: Б. Павлович: — Что он хочет сделать? К. Бояринцев: — Есть — в угол! На колени? К. Бояринцев: — Всё так, я ехал и напевал что-то из джазовых и русских композиций, и… Г. К. Макарова: «Спасибо, замечательно. Вы знаете, мне кажется, что его история, его проза и вообще его мир настолько интимны, что, не знаю, как другим, но мне надо быть с ним один на один. Я лучше его слышу, когда читаю сама». Б. Павлович: «Я думаю, здесь вопрос в том, что нужно искать адекватный театральный язык…» Г. К. Макарова: «Да, да…» Б. Павлович: «… потому что сейчас, действительно, мы читаем, а он не подлежит, так сказать, буквальному сценированию, просто потому, что мы находимся не в области разговоров людей, а в области некой реальности, пропущенной через призму сознания и восприятия. Мы находимся в голове героя. Поэтому, конечно, нужен какой-то способ существования, сценического монтажа, перевод в какие-то визуальные вещи, в музыку. Это сложно, но именно этим интересно, потому что совершенно непонятно, как это делать. Это не вещь для исполнения вслух. То, что мы сейчас сделали – просто показали кусочек, исходя из того, что или не все читали, или ещё что-то». М. А. Селезнёва: «Музыка будет в вашем спектакле?» Б. Павлович: «Подождите, ещё жить и жить. Мне кажется, что тексты Гаврилова предполагают музыку. В фильме есть место, где Гаврилов читает, почти поёт. Мне кажется. Это очень верно. Должна быть музыка собственно текста». Кто-то: «Трудно будет подобрать музыку». Б. Павлович: «Напишем. Тут пока всё трудно, потому что нет никаких точек опоры. Когда мы репетировали с Яной Савицкой спектакль, там тоже возникла какая-то определённая мелодика речи. Кто видел спектакль «Видимая сторона жизни» – там дело сдвинулось с мёртвой точки, когда появилось представление о мелодике речи героини. Можно было бесконечно разбирать, о чём она говорит, но это бы никак не помогло актрисе существовать. Мелодика втакого рода литературе, которая не предполагает интеллектуальное понимание, а требует некие вчувствования, резонирования в т.ч. и на музыкальном уровне, требует поиск тона. Когда мы с Константином говорили об этом тексте, мы говорили в первую очередь о том, что тут не нужно пытаться транслировать смысл текста, а нужно найти тот звук, мелодию, ритм, интонацию (в музыкальном смысле слова), которые там есть». Т.П. Лалетина: «Надо сказать, что на слух текст Гаврилова воспринимается совершенно в другом ракурсе, нежели когда читаешь…» К. Бояринцев: «Мы же всё равно делаем интерпретацию…» Т.П. Лалетина: «По-другому звучит... Нет, не то что по-другому, но звучит как-то шире». Кто-то: «Оживает роман, оживает…» Б. Павлович: «Я об этом сказал: поле интерпретации – это само собой. Нельзя же сказать, что какая-то постановка Набокова будет его полной интерпретацией. Есть вещи, которые действительно имеют определенную тональность, угадав которую ты, в каком-то смысле слова, материал закрываешь. Например, «Юнона и Авось». Можно, конечно, по-другому эту оперу поставить, но всё равно она будет звучать также, потому что коридор для интерпретации слишком узкий у Вознесенского. У Гаврилова нет такой чёткой, внятной интонации, она может быть и такой, и такой». Т. П. Лалетина: «А в жизни, в общении он какой? Такой и есть? Когда я смотрела, мне было очень грустно. Я так поняла, что в чтение вы привнесли то, как вы сами его воспринимаете». К. Бояринцев: «Конечно, конечно, а как? По-другому невозможно» Г. К. Макарова: «В одной статье я читала, что, когда хотели взять интервью у Гаврилова, корреспондент не смог добиться ни одного слова, ни одного ответа ни на один вопрос». Т. С. Александрова: «Мне ещё захотелось сказать. Мне как-то не нравится, что здесь прозвучало слово «отчаяние». Печаль – да, одиночество – ну, наверное, да. Но мне кажется, что это – демонстрация какого-то такого мира… очень устойчивого, несмотря на то, что странного. В этом мире есть очень многое, но ничего уродливого. Наверное, всё-таки это автором сделано для всех. Я не понимаю, почему это писатель для писателей. Может быть просто потому, что недостаточно популяризирован. Мне кажется, он достаточно лёгок. Я не скажу: прост, но вполне может быть понятен. Просто надо довериться ему и себе и – никакого отчаяния. Мы живём примерно в таком мире, наши миры, конечно, отличаются, но и чем-то похожи: многоголосьем, странностью своей, чудесностью и абсурдом. Я думаю, что у этого писателя будет странная судьба. Придёт время, когда его будут знать все, потому что его будут проходить в школе, я в этом уверена, если у нас школа совсем не всплывет кверху брюхом. Мне кажется, он того стоит». Б. Павлович: «Есть один такой момент, который препятствует – то, что у него нет романов. Про это, кстати, тоже кто-то писал, что это препятствие, почему Гаврилов не стал так известен как (список можете сами составить из условно известных писателей академической школы). Люди привыкли, что должно быть большое высказывание, т.е. начинает человек с рассказов, а потом идёт роман как концентрация всего его высказывания. И авторы, которые так и остались авторами рассказов, их, действительно, не так много. Таких авторов меньше десятка, которым удалось стать легендами, не написав романа. Читатель ждёт большой формы. Есть не только обывательское, но и вполне цеховое представление о том, что большая форма – это большое содержание. Я думаю, что, к сожалению, если он и войдёт в русскую литературу – это будут либо факультативные уроки, либо что-то типа «Второстепенные поэты времён Пушкина», т.е. урок, посвящённый Быкову, а также малоизвестным писателям времён Чхартишвили. Я шучу, конечно, но, к сожалению, писатели малой формы меньше доходят до массового читателя, ну или хотя бы до широкого читателя». Т. С. Александрова: «Мне кажется, что это проблема, сконструированная издателями…» Б. Павлович: «Это социологическая проблема, да, она есть». Ю. Резник: «Нет, ну а почему вы ставите на нём крест? Для писателя он ещё не очень старый. Или он всё время в малой форме?» Б. Павлович: «Да, это его принципиальная установка. «Вопль вперёдсмотрящего» – это книга, опубликованная спустя 20 лет после предыдущей. «Берлинскую флейту» и «Вопль вперёдсмотрящего» разделяют 20 лет. И для него это было: «Вот – написал!», а это всего 120 страниц». Ю. Резник: «То есть он просто не может или не хочет?» Б. Павлович: «Ну, смотрите… Например, в Петербурге совсем недавно умерла потрясающий композитор Галина Уствольская – крупнейший композитор ХХ века, у которой всё собрание музыкальных сочинений было исполнено на одном концерте. По-моему, у неё 6 симфоний, и самая длинная – 12 минут. В этом смысле её сравнивают с Антоном Веберном. И, например, Арнольда Шёнберга знают многие, а Антона Веберна – уже гораздо меньше. Или знают, что оперу «Воццех» написал Альбан Берг, потому что она сейчас идёт в Большом театре. Ей отдавали должное многие великие музыканты, Ростропович, например. Но она делала вещи на 4 минуты... Короче говоря, все знают Шнитке, Губайдулину, а Уствольскую – нет, хотя она не менее крупный автор. Просто она писала музыку в более концентрированной форме. Кстати, кому нравится Гаврилов – послушайте Уствольскую». Г. К. Макарова: «Можно я ещё почитаю такую наводочку, буквально три строчки? Это, можно сказать, ключ к тайне текстов Гаврилова». Родился и вырос я в поселке Шлаковом, у Шлаковой горы... Вот, понимаете, вырезанная из шлака мартеновская печь становится знаком подразумеваемой розы. Вот такая вещь происходит. Всем огромное спасибо. Я думаю, что те, кто не читал Гаврилова, я надеюсь, заинтересовались и личностью этого человека, и его творчеством; почитаете обязательно, вернётесь к нему. Спасибо всем и в особенности тем, кто принял участие в нашем обсуждении. Я надеюсь, что вы будете и в дальнейшем к нам приходить. Огромное спасибо Константину и Борису за интереснейший вечер, будем всегда рады вас видеть. Хочу подарить вам маленькие сувениры на память о нашей встрече. (Дарит кружки с логотипом Герценки. Аплодисменты) В следующий раз у нас – Чудаков, приходите, будет не менее интересно». ЧТО ЧИТАТЬ:
Публикации Анатолия Гаврилова в Журнальном зале ОБ АНАТОЛИИ ГАВРИЛОВЕ И ЕГО КНИГАХ:
ИНТЕРВЬЮ:
О ПОСТАНОВКЕ ПОВЕСТИ «ВОПЛЬ ВПЕРЁДСМОТРЯЩЕГО» В РЕЖИССЁРСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ МХТ ИМ. А.П. ЧЕХОВА: Павел Руднев ВИДЕО: Документальный фильм «Доставщик слов» (об Анатолии Гаврилове)
Отзывы к новости
|
||||||||||||
Назад | На главную
[Error] Call to a member function return_links() on null (0) /home/u535/herzenlib.ru/WWW/bitrix/templates/greenlamp/footer.php:49 #0: include_once /home/u535/herzenlib.ru/WWW/bitrix/modules/main/include/epilog_before.php:93 #1: require(string) /home/u535/herzenlib.ru/WWW/bitrix/modules/main/include/epilog.php:2 #2: require_once(string) /home/u535/herzenlib.ru/WWW/bitrix/footer.php:4 #3: require(string) /home/u535/herzenlib.ru/WWW/greenlamp/detail.php:18 ---------- |