Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
 

10 ЯНВАРЯ 2013 ГОДА

«ТИХИЙ ПИСАТЕЛЬ» АНАТОЛИЙ ГАВРИЛОВ

 

В программе:

  • Анатолий ГавриловАнатолий Гаврилов: контуры биографии
  • Рассказ Анатолия Гаврилова «Записки доставщика телеграмм» читает Константин Бояринцев («Театр на Спасской»)
  • «Моё открытие Гаврилова»: говорят участники клуба «Зелёная лампа»
  • Диалоги из повести Анатолия Гаврилова «Вопль вперёдсмотрящего» в исполнении Бориса Павловича и Константина Бояринцева («Театр на Спасской»)
  • Документальный фильм  «Доставщик  слов» (фрагменты)
  • Борис Павлович о постановке повести «Вопль вперёдсмотрящего» в режиссёрской лаборатории МХТ им. А. П. Чехова (видеофрагменты спектакля)

«Вопль вперёдсмотрящего» Анатолия Гаврилова – один из важнейших текстов последнего времени. При этом велика возможность того, что он скроется от внимания широкой аудитории. Гаврилов – тихий писатель. Гаврилов вскрывает российскую реальность, не касаясь – почти не касаясь – социального плана. Отдельные фразы, тонущие в глухоте пространства, доносят главное: дух бесконечной российской провинции. Это не географическая окраина, это вакуум пустоты вдали от всего вообще.
Я люблю ту провинциальную жуть, в которой теперь живу, потому что ещё тогда, когда я был столичным жителем и видел унылые ряды гаражей только за окном скорого поезда, мне было ясно: именно там можно руками потрогать плотную, упругую, едкую реальность. Ну вот, потрогал. А теперь прочитал Гаврилова. Заплакал. Надо бы почитать Гаврилова вслух, чтобы не было так «холодно, пусто, страшно».

(Борис Павлович, худ. руководитель «Театра на Спасской»)

Галина Константиновна Макарова, руководитель клуба: «Добрый вечер! Мы рады приветствовать вас на очередном заседании литературного читательского клуба «Зелёная лампа». Рады видеть много новых лиц, надеемся, что вы побываете здесь ещё много раз, потому что у нас всегда бывает много чего интересного.

Итак, заседание начинается, и я традиционно зажигаю нашу зелёную лампу. Тема нашей сегодняшней встречи – творчество Анатолия Гаврилова. Предложил эту тему Борис Дмитриевич Павлович, вернее, он открыл для нас этого писателя, о чём он расскажет сам чуть позднее. А сейчас я хотела бы вас спросить: что вы знаете об Анатолии Гаврилове?Знаете ли вы о нём что-нибудь как о человеке и как о писателе? Нет? Тогда я, очень коротко изложу о нём основные сведения.

IMG_7106Родился он 21 января 1946 г. (т.е. на днях ему исполнится 66 лет) в Мариуполе, на Украине. Мать его умерла очень рано, когда ему было 4 года, и детство будущего писателя прошло в семье родителей отца. После окончания школы-интерната он работал в модельном цехе на металлургическом заводе, служил в армии, в ракетных войсках, потом снова работал на заводе. Затем Гаврилов заочно учился в Литературном институте им. Горького. А в 1984 г. перебрался во Владимир и живёт там до сих пор. Работал и аппаратчиком химического завода, и методистом кинопроката, и почтальоном («доставщиком слов»).

Первая публикация его рассказов появилась в газете «Красноярский комсомолец» в 1989 г. Первая книга «В преддверии новой жизни» вышла в 1990 г. Вообще, пишет он скупо, мало, но очень достойно. В настоящее время у него вышло 4 книги. Он активно печатается в толстых журналах: «Волге», «Енисее», «Юности», «Континенте», в альманахах. Его книги переводятся на разные языки, издаются в Германии, Италии, Финляндии, Англии, США, Испании. В среде писателей и критиков Гаврилов признан достаточно серьёзно. Он дважды номинировался на премию «Русский Букер», один раз – на Антибукеровскую премию. Он лауреат премий журналов «Волга» (1989) и «Октябрь» (2002), премии Андрея Белого (2010) в номинации «Проза», премии «Чеховский дар» (2011) в номинации «Необыкновенный рассказчик». Повесть «Берлинская флейта», посвящеённая памяти композитора Сергея Беринского, стала лауреатом сетевого литературного конкурса «Улов» (2002). В 2005 г. книга прозы «Весь Гаврилов» была признана газетой «Книжное обозрение» книгой года.

А. Гаврилов награждён  медалью Международного биографического центра в Кембридже  (Великобритания) за творческие достижения.
С 1992 г. А. Гаврилов – член Союза российских писателей, с 1999 – член российского ПЕН-клуба.
По сценарию А. Гаврилова снят документальный фильм «Доставщик слов» (2002, реж.Б. Караджев), где писатель сыграл главную роль.


DSC_2160

Эта информация позволит вам составить представление о том, кто же перед нами.
А сейчас давайте послушаем рассказ Анатолия Гаврилова «Записки доставщика телеграмм» в исполнении Константина Бояринцева.

К. Бояринцев, актёр «Театра на Спасской»:
«Телеграмм то густо, то пусто.
Враги доставщика: непогода, праздничные дни, тьма, овраги, собаки, склероз, отложение солей и т.д.
Телеграмма с соболезнованием опоздала на полгода.
Откроет дверь женщина в халате, а из халата вдруг выскочит грудь.
Выскочившая грудь может стать причиной брака в работе доставщика.

DSC_2168

Доставщик и собаки.
Чистая, ухоженная улица может кончиться свалкой мусора.
Вручая телеграмму молодой женщине, пожилой доставщик может игриво сказать:
— И я также присоединяюсь к поздравлению с вашим днём рождения!
Увы, промазал: поздравительная телеграмма была в другом подъезде, а тут переговоры.

Ночью доставщик старается обойти то место, где когда-то убили доставщика.
Доставщик подавляет искушение носить с собой какое-нибудь холодное оружие: лучше быть убитым, чем убить.
Покойников подолгу держат дома: то родственников ждут, то очередь на гробы и могилы.
Убит в Афганистане.

Из курортных городов весьма часты телеграммы с просьбой выслать деньги.
Журнал с адресами, фамилиями и пометками: «злой», «очень злой», «кляузный», «опасный», «начальник»...
Таким был вежливым и культурным до свадьбы и такой свиньей оказался после!
Семидесятилетний доставщик в гневе: поздняя телеграмма в овраг — дождь, гололёд, тьма, в телеграмме: «Носки купила».

DSC_2171

Кошка преследовала по улице собаку.
Молодые телеграфистки и солдаты.
Солдат, отслужив, уезжает домой, а телеграфистка уходит в декретный отпрыск.
В этой большой семье все дочери прошли через воинскую часть.

Срочная телеграмма: «Яйца не покупай!»
Две телеграфистки свирепо соревнуются между собой в количестве полученных благодарностей.
Некоторые, получив телеграмму, хотят рассказать о своей жизни.
В пасмурный день человек в темных очках на мопеде сбивает старуху с мешком.
Человек с топором мечтательно смотрит на красивое дерево.
— Рубить собираетесь?
Не знаю... наверное...
— Зачем?
— Да так... надоело...
Телеграфистка испекла для знакомой медсестры торт «Лебеди», и с помощью этого торта медсестра заняла первое место на каком-то внутрибольничном конкурсе.
Человек лежит под забором в пыльной траве, смотрит в небо, курит, бормочет.
Белые облака с темной подкладкой.

Телеграмма: «Ваш муж скончался. Заберите. Врач Иванов». Дверь открыла женщина в чёрной косынке, приняла телеграмму, расписалась и сказала, указав на стол с гробом:
— А он уже дома!
Срочная телеграмма в семь утра: «Поливай цветы!» Некоторые люди не открывают дверь, просят зачитать телеграмму через дверь.
Некоторые не могут открыть собственные запоры.
Некоторые не любят, когда телеграмму протягиваешь через порог.
Третий день гвоздь в ботинке мучает доставщика, а забить лень.
Здесь быстро изнашиваются носки, чулки, обувь.
Изможденный почтальон с одним лёгким.
Новая доставщица-пенсионерка. Бывший страхагент. Уже через полчаса всё знает и понимает. Ещё через полчаса всех поучает, как нужно работать. Ещё через полчаса всем внушено, что без неё телеграфная служба развалится. Пулеметная очередь указаний, советов. В плохую погоду уходит на больничный, из больничного выходит ещё более энергичной — до следующей плохой погоды.

DSC_2180

Профсоюзное собрание: предложения «низов» и презрительные ухмылки «верхов».
Телеграфные искажения улицы имени диктора Левитана: Виктора Левитана, доктора Левитана, а сегодня— диктатора Левитана.
И телеграфистка, и доставщик просмотрели искажение: нужно «наилучшего здоровья», а было «наихудшего».
В праздничные дни телетайпы превращаются в пулемёты с бесконечным боезапасом.
Некоторые люди весьма свято чтут свои юбилеи, беспокоятся, приходят, звонят, спрашивают:
— А мне поздравительных телеграмм не было?
— Пока не было.
— Гм, странно...

Доставщик задумывается о положении американского доставщика и не туда заносит телеграмму.
Доставщик задумывается о какой-то африканской стране и падает в яму.
Молодой телеграфистке хочется гулять, и она каждый раз сочиняет: то бабушка умерла, то дедушка.
Уже всех перехоронила, её уличают, прорабатывают на собрании.
Телеграфная тяжба горплодоовощторга с поставщиками.
Доставщик покупает велосипед, предвкушая: с велосипедом будет быстро и хорошо. Однако и не быстро, и не хорошо, а страшно: страшно, что собьют на дороге, и страшно, что украдут велосипед, пока будешь вручать телеграмму. Да и милиционер в первый же день напугал у подъезда:
— Велосипед ваш?
— Да.
— А вы знаете, что нарушили закон?
— Какой?
— Закон о неоставлении транспортного средства без присмотра и противоугонного средства.

«Воруют ли велосипеды в Чехословакии или Китае?» — мучительно размышляет доставщик и обнаруживает, что потерял телеграмму.
Весна, разрытые огороды, парниковая пленка блестит на солнце.
Осень. Холодный ветер треплет остатки листьев и клочья парниковой плёнки.
Зима. Всё засыпано снегом.
Снег, сугробы, луна. Доставщика угостили водкой. Теперь он не обходит овраг, а скатывается вниз.
Октябрьский ветер растаскивает по улицам и дворам мусор.
Убит в Афганистане.

Доставщик-пенсионер, прадед которого — немец, является образцом аккуратности, обязательности, корректности. Это он совершенно добровольно составил и начертил карту района доставки телеграмм с чётким обозначением всех улиц, переулков, тупиков, оврагов, переходов через овраги, всех домов и домишек, а красные точки сигнализируют о том, что данное место опасно бродячими собаками.
Одна телеграфистка готова отдать последнее, другая за копейку горло перегрызёт.

Мороз и солнце.
Школьники в военной форме с автоматами идут на смену к Вечному огню, старательно копируют кремлёвских часовых, похожи на марионеток.

Новый доставщик-пенсионер. Седой, сухой, чрезвычайно подвижный. С телеграммами не ходит, а бегает. Жизнь прошла в Магадане. Был прорабом в Берлаге, потом работал в УКСе. Невиновных в Берлаге не было. Невиновных вообще нет. Советская власть подмята партией. Нас могут спасти только новые Гулаги и Берлаги. Святое место — Гори.
Телеграмма с сообщением о приезде гостей повергает клиента в панику: чем поить и кормить?
Некоторые клиенты порываются заплатить за доставку телеграммы.
Некоторые молча принимают телеграмму и захлопывают дверь.
Доставщики и почтальоны обязаны брать повышенные соцобязательства по распространению знаков почтовой оплаты: конвертов, открыток, марок. Пристраиваются в магазинах, на улицах. Продашь на сто пятьдесят рублей — червонец премии.
На лице молодой нормировщицы: «У меня — высшее образование!»

Клиент куражится: не было дома, оставили извещение, позвонил, попросил зачитать телеграмму, зачитали, сказал, что всё ясно, можно не доставлять, через некоторое время — доставьте мне лично, я буду дома, хорошо, доставим, доставили, долго рассматривал и читал телеграмму, потом сказал:
— А вы знаете, что передавать телеграммы по телефону запрещено?
— Да, но вы же сами об этом попросили!
— А вы знаете, кто я? Я — заместитель парторга тракторного завода!
Мелкий снег наметает серые сугробы.

Четырнадцатилетняя дочь почтальонши долго и мучительно угасает от саркомы.
Гололёд. Треск льда и костей.
Доставщица съезжает в овраг на заднице.
Телеграмма: «Умер отец, приезжай».
— Но мой отец дома! Вон сидит, чай пьёт!
Доставщик не привёз из Москвы старшей телеграфистке колбасы и теперь находится в опале.
Новая доставщица отказывается нести телеграммы в овраг в тёмное время.
Все воспоминания доставщика — бывшего геолога— укладываются в три слова: тайга, гнус, спирт.
Восемнадцатилетняя телеграфистка участвует в битвах за женихов. Сегодня она собирает своих подружек и едет в другой район бить соперницу.
В дни высоких государственных речей и поездок газеты запаздывают, и рабочий день почтальонов растягивается до ночи.
Макулатурщики воруют из ящиков газеты и журналы.
Мороз и ветер. Доставщик подморозил орган.

Вся жизнь в борьбе. Буквально вчера закончила борьбу за телефон, сегодня приступила к борьбе за памятник мужу. Памятник у него есть, но он ей не нравится — у других лучше.
Дверь открывает молодая заспанная женщина в ночной сорочке. Соски торчат сквозь тонкую ткань.
Доставщик вручает телеграмму, уходит. Идёт по улице, думает о женщине. Останавливается, стоит, думает, возвращается, звонит в дверь, спрашивает, не забыл ли он здесь свой карандаш. Не забыл. Уходит.

Рябина в сахаре инея.
Многодетная телеграфистка мечтает переспать со священником.
Почтальонша спасается бегством от разъярённого мужа и прячется в красном уголке под столом.
— Почему вы постоянно перевираете мою фамилию? Я не Блантер, а Бельтер!
— Не один ли чёрт!
Восемнадцатилетняя телеграфистка «дружит» с пятнадцатилетним. Он её периодически поколачивает и убегает к сверстникам: кататься на мопедах, на рыбалку, на дискотеку и т. д.
Срочная телеграмма: «Колбасу купила!»
Телеграмма с разрешением обмена на Москву. Женщина поцеловала телеграмму и заплакала от счастья.
Убит в Афганистане.

У четырнадцатилетнего сына телеграфистки дискенезия, дистрофия, сколиоз, близорукость...
— Всё равно в армию возьмут — не надейся! — говорят ему в подростковом кабинете.
Телеграмма из Евпатории: «Спасибо за любовь. Иди лечись. Ты болен».
Трясущийся человек просит купить ему пузырек средства против тараканов.
Уже подсыхало и пахло весной, но тут повалил густой мокрый снег.

Поздравительная телеграмма: «Вгрызайся в жизнь, Борис, смелее, не делай часто перебор, теперь во многом будь мудрее — ты в тридцать лет уже майор!»
В общежитии глухонемых всегда всё понятно, улыбки, никаких вопросов и претензий.
Телеграмма в горплодоовощторг: «Имеем возможность продать капусту солёную, арбузы солёные, кабачки солёные, помидоры солёные, огурцы солёные. Начальник Петровского ОРСа Н. Солёный».
Эта женщина очень часто заказывает переговоры, чтобы по телефону поругаться с зятем.
Поздравительная телеграмма тому, кому уже ничего не нужно.
Рай цветущего оврага.


Попытка портрета А. Гаврилова (автор рисунка – А. Аристов)

Перестройка почтамта начинается с уборщиц, почтальонов, доставщиков, операторов и ими же, кажется, и завершается: сокращения, отмена надбавок и т. п.
Почтовая элита пришла к заключению, что горбатой уборщице можно платить не более двадцати рублей в месяц, да и то это много.
Участки укрупняются, число доставщиков сокращается.
Ускорение на основе мелькающих ног и высунутого языка.
Здравствуй, новая жизнь!
Здравствуй, Чарли Чаплин!

(Аплодисменты)

Г. К. Макарова: «Так и хочется сказать: Когда б вы знали, из какого сора… Да? Мне кажется, Константин очень подходит на эту роль, он вообще чем-то похож на нашего автора, даже манерой говорить».

Б. Павлович: «В литературной критике принято называть стиль Гаврилова «телеграфным стилем», механика здесь обнажается, потому что это буквально задокументированные телеграммы, либо какие-то отдельные дневниковые заметки, записанные тоже в этом телеграфном стиле, но в остальных рассказах, даже сюжетных, он пользуется примерно таким же письмом. То есть это – телеграммы о чём-то случившемся. И он обычно избегает какого-либо авторского отношения к тому, что происходит, просто телеграфирует о том, что случилось. «Телеграфность» – не только в длине строки, но в авторском самоустранении из того, что описывается. Потому этот рассказ позволяет понять не только, «из какого сора» – в смысле жизненного материала, но и откуда это берётся, потому что он действительно много лет работал почтальоном. Сейчас уже нет. Поскольку его книги выходят раз в 20 лет, понятно, что его гонорары не позволяют ему жить писательским трудом.
Это я пытаюсь объяснить, почему мы с Константином взяли именно этот рассказ, хотя у Гаврилова есть и более увлекательные с точки зрения сюжета тексты».

Г. К. Макарова (обращаясь к участникам клуба): «Пожалуйста, ваше открытие Гаврилова, как оно проходило?»

Б. Павлович: «А вообще кто-нибудь здесь читал Гаврилова?»

Г.К. Макарова: «Ну что вы! У нас практически все его читали!»


Майя Алексеевна Селезнёва, преподаватель ВГСХА: «Мне бы хотелось сказать о «Берлинской флейте», что там перемежается телеграфный стиль, четко выраженный, с так называемым потоком сознания. Сначала читаешь – лаконичные, отрывистые фразы, потом раз – и поток сознания страницы на две. Речь там идёт о муках творчества – и так они великолепно описаны! Как это совершается, т.е. когда идёт эта подготовка в сознании… Автор должен что-то написать, и подсознание ему всё подтягивает и подтягивает мысль. Он знает, что он должен написать – все ждут, уже спрашивают, не написал ли он что-то. И вдруг – прорывает! Вот этот телеграфный стиль проявляет такие вещи… Если покопаться в этом рассказе, там сплошь перлы: «Загнётесь в поисках нового, чтобы выразить старое». Здорово сказано, правда? (Смеётся)

И вот, муки творчества кончились, и он пишет, пишет, строчит и в восторге сам от себя, что он, наконец, обрёл это вдохновение: «Здравствуй, Вольфганг, мы оба с тобой Водолеи». Понимаете? Он в порыве этом приравнивает себя к Моцарту. И вот оно – «Пар идёт от партитуры, едва успеваю записывать…». И, наконец, всё входит в спокойный тон: «Весенний стон измученной души, весенний карнавал, мистерия и таинство жизни». Всё это и рождает фантазию читателя, воображение – то, что мы ждём от хорошей книги».
(Аплодисменты)


Г. К. Макарова: «Спасибо, Майя Алексеевна, замечательно. Я слышала отзывы: к сожалению, не всем с первого раза удаётся войти в мир Гаврилова. И, мне кажется, что для того, чтобы почувствовать этот его мир, нужна очень большая концентрация внимания. Но на это и рассчитано любое настоящее произведение искусства – очень большое внимание и, действительно, фантазия. Мы не все сейчас приучены к тому, чтобы подключать именно свою фантазию и видеть за этим телеграфным стилем очень много. Пожалуйста, кто ещё хочет сказать?
(Мхатовская пауза)

Вообще, у него очень много афоризмов. Один из самых ярких у меня выписан: «На свете счастья нет, а есть покой и сало». У Гаврилова опубликовано много интервью, критических статей, он сам говорит, когда его спрашивают: «Между чем и чем вам приходилось в жизни выбирать?» «В литературе – что читать, у кого учиться, и здесь я предпочитал западных авторов XX века. Может быть, они меня соблазняли своей легкостью. Они же в свою очередь тоже были подражателями, так что я был «подражателем подражателей».
На первый взгляд, примитивность, грубоватость – а за этим ведь стоит очень хорошее образование, культура, начитанность и т.д. и т.д.
Вот есть ещё стихотворение Дмитрия Кантова

Гавриловский герой почти всегда
Центральные играть мечтает роли.
Но при его тщеславьи — вот беда! —
Таланта он лишён и силы воли.
Поэтому и жаль его до слёз.
Самих себя, уж если откровенно.
Поскольку мало кто из нас дорос
До тех высот, что были вожделенны.

Ну вот, маленький человек, маленький человек.
А вот как вы думаете, продолжателем чьего творчества можно считать Гаврилова?»
(Вторая мхатовская пауза)

Б. Павлович, худ руководитель «Театра на Спасской»: «Может, кино посмотрим?»

Г. К. Макарова: «Не знаю… Кстати, что касается продолжения, то Гаврилов сам называл среди своих предшественников: Платонова, Бабеля, Кафку, Трифонова, Битова, Казакова, Эренбурга, Астафьева, раннего Белова, Шукшина, Соллогуба и много ещё кого. А критики любят его с Добычиным сравнивать. Борис Дмитриевич, вы прочли Добычина?»

Борис Павлович: «Не было времени пока, но есть личные ассоциации. У меня он воспринимается абсолютно в одной линии с Сашей Соколовым. Известна похвала Соколову от Набокова… Не так много, к сожалению, прозаиков, которые работали со словом непосредственно. Был знаменитый русский авангард, который занимался словом, его механикой, фонетикой – собственно, тем, что русский язык может самостоятельно дать. Набоков, конечно, в этом сильно продвинулся, если брать ХХ век в его дальнейшем развитии. Потом вот Саша Соколов. И сейчас не так много авторов, которые именно русский язык проверяют на прочность. «Вопль вперёдсмотрящего» очень похож на «Школу для дураков» и на «Между собакой и волком» по размытости, неопределенности количества главных героев, невозможности расчленить внутреннюю речь и авторские диалоги, невозможности поставить где-то знаки препинания. Он ведь тоже время от времени отказывается от чёткой структуры текста, переводя это даже уже не в поток сознания, а в поток фонетический. Поэтому для меня это так: Набоков – Соколов – Гаврилов».

Г. К. Макарова: «Ну, можно его не называть, он может просто идти параллельно…»

Б. Павлович: «Да, мне кажется, что это – линия русской литературы. Содержательно, русская литература сейчас очень интересна. Вон Александр Чудаков лежит… Понятно, что это величайшая книга, но она величина, в первую очередь, по своему жизненному материалу, по тому человеческому наполнению, которое там внутри находится. Но, если говорить о проекте «Уроки русского», то, конечно, это – абсолютно академическая литература. А Гаврилов движется куда-то дальше, проверяя на прочность русский язык. В этом смысле, кстати, мне кажется, что он очень театрален. Мы с ним на этот счёт общались – он согласен. Он тоже недоумевает, почему его до сих пор не ставят».

Кто-то: «А вы первый, да?»

Б. Павлович: «Были некие попытки, которые ни разу не доходили до премьеры. Для меня это, действительно, неоткрытый автор».

Г. К. Макарова: «Ну, тут проблема ещё и в зрителях, конечно, потому что это новое и непривычное…»

Б. Павлович: «Нет, ну есть же новые авторы, которые не менее непривычны, но всё-таки они доходят. Всё же слишком малыми тиражами выходили его книги, издательство «Колибри» – это не фаворит русских книжных магазинов. Я не во многих магазинах встречаю книги этого издательства. В Кирове, я не знаю, кто-нибудь продаёт «Колибри»?

С. Перетягина: «В магазине «Роспечать» можно заказать книги этого издательства».

Б. Павлович: «Чтобы заказать – надо знать, что заказать!»

Г. К. Макарова: «Ну, мнения у всех разные, пожалуйста, может быть, кто-то совсем не совпадает с тем, о чём мы говорим? Татьяна Семеновна?»

Татьяна Семёновна Александрова, инженер-химик (г. Кирово-Чепецк): «Я могу сказать, но, конечно, не совсем уверена, что моё мнение каким-то образом смонтируется с тем, что мы сейчас говорим и слышим. На меня очень большое впечатление произвели его книги, больше всего, наверное, «Вопль вперёдсмотрящего». Мне показалось, что мало что из современной прозы так сильно монтируется с читательским восприятием. Мне, например, кажется, что он такой писатель, который пишет во взаимодействии с читателем, и без которого этот текст просто мёртв. Наверное, в этом плане он театрален. Я, честно говоря, плохо знаю театр… Но без твоего восприятия эти слова – пусты. Поэтому я его сравнила с художниками пуантилистами, когда говорит пустота, промежуток между мазками краски. Промежуток между фразами, заполненный собственным чувством читателя или зрителя, которое – холст, на который всё это нанесено.

«Вопль вперёдсмотрящего» меня поразил, вызвал странное оживление воспоминаний и узнавание, потому что это очень похоже на тот дневник, который я вела в юности. Я просто записывала всё подряд: фразы из учебника, то, что сказало радио, то, что написано на стене, то, что в школе в записке послали, то, что мне кто-то сказал или что я подумала. И всё это вместе – это рисунок душевного мира, какой-то такой слепок. Большие его произведения мне нравятся больше, хотя они все небольшие. В этой толще мазков, штрихов начинаешь понимать, узнавать, что жизнь грустна, что мы одиноки, что всё очень печально, прекрасно – и всё это вместе, одновременно. Такая сложная-сложная, тонкая-тонкая душевная организация этого текста и игра со мной, игра в узнавания заинтересовала меня, может быть, даже больше совершенно неподражаемого здесь русского языка. Честно говоря, с Соколовым у меня такого симбиоза не возникло. А Набоков – тут я соглашусь. В общем, мне кажется, что это писатель замечательный и что, несмотря на то, что это, наверное, эталонная проза, он всё-таки подошёл к тому краю, за которым поэзия. Причем, поэзия хорошая, лучшая, из того, что пишется. Пожалуй, всё».

Г. К. Макарова: «Спасибо. Поднимайте руку, кто хочет, и вставайте или сидите – как вам удобно – и, пожалуйста, может быть, кто-то хочет всё-таки поспорить?»

Б. Павлович: «Мне нравится аналогия с живописью. Я читал эту вашу реплику и тоже сразу начал думать, каких бы художников я сопоставил. Мне кажется, что это очень верно – сравнивать, искать аналогии, выходящие за рамки литературы, потому что он сам рвётся за их пределы. И, мне кажется, живопись ХХ века – это очень точно. Мне показалось, что он ушёл всё-таки немножко дальше пуантилистов, потому что пуантилисты – это XIX век, и там контур картины ещё достаточно определённый. Пуантилисты предлагают склеить в сознании цвет, фактуру, но сюжет картины всегда очень ясен – пейзаж, портрет. У Гаврилова в том же «Вопле» размывается даже сам предмет повествования, не всегда понимаешь, это сейчас сюжет или фантазия героя или ещё что-то такое. Действительно, просто звукопись. Мне показалось, что это какие-то более поздние художники, вплоть до моего любимого Шинкарёва... Вы видели его? Когда он к очень простым геометрическим формам приводит человека, пейзаж, ещё что-то… В общем, ленинградская школа 70-80-х гг. – такие у меня были визуальные ассоциации с Гавриловым. Даже по атмосфере Шинкарёв похож на Гаврилова. И, действительно, открытость к зрителю».

Г. К. Макарова: «Так, у нас есть варианты. Либо мы смотрим фрагмент из фильма, в котором Гаврилов сам себя играет, либо слушаем диалоги из повести».

Б. Павлович: «Давайте кино посмотрим».

Г. К. Макарова: «Давайте». Документальный фильм «Доставщик слов»

Г. К. Макарова: «Вот такой замечательный фильм о замечательном Гаврилове. В качестве автора сценария выступил сам писатель, режиссёр – Борис Караджев».

М. А. Селезнёва: «Какой он артистичный!».

Г. К. Макарова: «Очень, да. Это чудо. Словами об этом чуде трудно говорить. Но мы попробуем. Татьяна Петровна, как ваши впечатления?»

Т. П. Лалетина, психолог: «Впечатление у меня о нём – как об очень одиноком человеке. И вопросы у него такие экзистенциальные: вопросы одиночества, смерти, бытия. И, если говорить об ассоциации (я имею ввиду не стиль, а сюжетную линию), то я вспомнила книгу «Элегантность ёжика» М. Барберри.
Чем ещё интересны некоторые его рассказы… Когда человек читает он обычно пребывает в несколько изменённом состоянии, он абстрагируется… А произведения Гаврилова заставляют чётко пребывать в сознании. Он заставляет мыслить. И, конечно,  много его не прочитаешь».

Г. К. Макарова: «Да, его маленькими порциями надо смаковать».

М. А. Селезнёва: «Галина Константиновна, вот вы о нём рассказывали, а о его семье ничего не сказали».

Г. К. Макарова: «Ну, жена есть, дети…»

М. А. Селезнёва: «Каким-то одиноким он выглядит…»

Б. Павлович (улыбается): «Он экзистенциально одинокий, у него вселенская тоска».

Т. П. Лалетина: «Вот тут сказали, что на гонорар не проживёшь, но и на зарплату почтальона тоже прожить сложно. Я так полагаю, что и почтальоном-то он работал, именно исходя из того, что ему интересен человек сам по себе как таковой».

Г. К. Макарова: «Может, не только это. Тут еще проблемы коммуникации, начальство и прочее… Он свободный очень человек, как мне кажется».

Ю. Пак, координатор Американского уголка: «У меня не возникает ощущение одинокого и отчаявшегося человека. Гаврилов мне таким не кажется. Бывает, человек весь в деятельности, на людях и при этом в нём есть внутреннее отчаяние. А Гаврилов живёт как-то глубоко».

С. Перетягина: «А как вам показалось, Борис Дмитриевич, Гаврилов – счастливый человек?

Б. Павлович (смеётся): «А вы счастливый?»

С. Перетягина: «Да, счастливый».

Б. Павлович: «Ну и Гаврилов тогда тоже счастливый!»

Т П. Лалелина: «А что такое счастье?»

Б. Павлович: «На свете счастья нет, а есть покой и сало»…
Чем Гаврилов ещё хорош? Тем, что он создает самоценную художественную реальность. Поэтому мне, например, при встрече с ним, было совершенно неинтересно спрашивать, есть ли у него дети. Также и про Сашу Соколова мне неинтересно, его подробности биографии. Когда я узнал, что он, оказывается, ещё жив, я не то, чтобы особенно обрадовался, но просто принял это как данность. Мне было совершенно не важно, жив он или нет, потому что он мне как человек неинтересен. Мне интересно, что он создал художественную реальность, и я как читатель к ней подключаюсь. В случае с Гавриловым также. Притом, что его собрание сочинений – это всего три книжки (пять изданий, в основном, допечатки и перепечатки). При этом он создал Космос, в котором есть и вертикаль, и горизонталь. И для меня это показатель особого места в литературе».

М. А. Селезнёва (улыбается): «Вы сами ему подобны…»

Б. Павлович (смеётся): «Ну не знаю…»

Г. К. Макарова: «Я, кстати, когда я увидела фотографию, на которой вы стоите с ним рядышком… Можно просто подумать, что это отец и сын! Так что я согласна с Майей Алексеевной».

Б. Павлович (смеётся): «Скорее учитель и ученик…»

http://cs316929.userapi.com/v316929584/1c11/1ype1h64dak.jpg

Анатолий Гаврилов и Борис Павлович у служебного входа МХТ.  Июнь 2012 г.

С. Перетягина: «Борис Дмитриевич, расскажете нам ещё что-нибудь про Гаврилова. Про постановку в МХТ, например».

Б. Павлович: «Я могу сказать, что меня с Гавриловым познакомил замечательный театральный критик Павел Руднев, которого, быть может, кто-то даже знает. Сейчас он является завлитом МХТ, а до позапрошлого года он был арт-директором центра Мейерхольда. И вообще это один из очень активных критиков, он много ездит по стране и по миру, человек, жадный до впечатлений, пожиратель книг. Он читает всё. Кроме всего прочего, он очень активный интернет-деятель. В его ЖЖ или Facebook – обновления идут каждые минут десять. Даже когда разговариваешь с ним, он параллельно пишет пост. То есть это такой человек новой формации. Он встаёт из-за компьютера, то тут же вставляет наушники плеера, где у него записаны аудиокниги. Если он не успевает прочесть в книжном формате, то, идя по улице от театра до метро, слушает аудиокнигу. Садится в метро, достает бумажную книгу. Это человек, который живёт в бешеном темпе.

Однажды я получил от него электронное письмо: «Боря, это охренеть круто». И это была ссылка на ещё журнальную публикацию «Вопль вперёдсмотрящего». Я прочёл и, в общем, с ним согласился. Это странное ночное письмо случилось года два назад. Видимо, он тоже, сидя в интернете ночью, прочитал и почувствовал потребность запостить. И, когда спустя год Руднев затеял, придя во МХТ, лабораторию «Здесь и сейчас», он предложил четырём режиссёрам выбрать какого-то современного русского автора, желательно не очень открытого театром. Я долго не думал, раз Руднев мне его подсказал, я решил таким образом вернуть кармический долг. И в июне, за неделю,  мы с актёрами МХТсделали представление автора, которое сыграли в репетиционной комнате. Два раза. Это был такой лабораторный формат, не постановка, а представление материала. Я, конечно, получил большое удовольствие, потому что когда репетируешь, у тебя возникает пристрастное отношение к тексту, а для меня репетиция – форма чтения текста. Потому что (артисты это хорошо себе представляют) когда читаешь как читатель – это один способ, ты все равно отстранён. А когда ты читаешь потому, что тебе надо будет вечером что-то сказать по этому поводу артисту, или артисту придётся это вслух прочитать, ты невольно должен зайти чуть глубже поверхности слов, чтобы понимать некую внутреннюю линию.

Для меня эта лаборатория была предлогом «окунуться» в Гаврилова. Ну а поскольку это МХТ с его размахом, они меня спросили: «Хочешь, мы тебе привезём Гаврилова?» И ониего привезли, он пообщался с артистами, я с ним пообщался. Для меня это была большая человеческая, профессиональная радость. И, действительно, когда начинаешь туда погружаться, там много-много этажей, куда можно спускаться, и я прекрасно понимаю, что мы освоили первые два и ещё много-много-много разных уровней. И вариативность чтения очень высокая. Половина книги – текст, а вторая – твои ассоциации к нему. Это то, что Умберто Эко называет «открытое произведение». Это как инь и ян: он даёт половинку с некой фигурой среза, и ты должен совпасть с этой фигурой, если ты не совпадешь с ней, не получится второй половинки. Тебе нужно абсолютно с ней совпасть и дополнить это своими жизненными, человеческими впечатлениями. И, конечно, если к этому подключаешься, у тебя возникает целостное представление. Благодаря тому, что мы жили Гавриловым и его текстами целую неделю, я к нему подключился».

Г. К. Макарова: «Актёры вас понимали?»

Б. Павлович: «Не все. Человек, который был, что называется, за Гаврилова – Алексей Шевченков, замечательный артист. Там что важно – то, что Гаврилов – это человек из Мариуполя, т.е. из очень глубокой провинции. Владимир – это уже совсем не то. Гаврилов – человек не из Владимира, а человек из Мариуполя. Индустриальный город: с одной стороны море, виноград, тепло, а с другой стороны – завод, коксующий уголь и т.д. У него же весь «Вопль вперёдсмотрящего» на угле. Уголь, уголь, уголь как основа жизни (надо же чем-то зимой топить), уголь как производство, уголь как то, что можно украсть, уголь как то, на что ставят на колени мальчика, когда наказывают. Всё время этот уголь, индустриальность и обречённость; девушка Нина, которая хочет во что бы то ни стало вырваться, уехать из этого города в Москву, стать актрисой.

Актер Шевченков как и Гаврилов тоже человек не так давно оказавшийся в Москве, тоже постранствовавший по провинции. Табаков очень любит собирать артистов, чтобы они работали у него не с института, но часто берёт актёров в 40, 50 лет – чтобы человек «созрел» как артист. Он это очень хорошо понимает: что человек как артист в провинциальном театре «созревает» во многом сильнее, потому что сопротивление жизни выше и человеческий опыт гораздо более острый. Так вот Шевченков – как раз один из таких артистов. С одной стороны, из хорошей школы, с другой – с опытом человеческих травм. И хотя он всё говорил: «Что он понаписал?! Что он понаписал?!», но, мне кажется, что как артист он понимал, о чём идёт речь. И я согласен, что у Кости тоже это есть. Должен быть особый психотип актёра, чтобы совпасть с Гавриловым. Я рад, что у Кости есть это совпадение, и надеюсь, что оно углубится в процессе работы, отольётся в форму. Но, конечно, очень важно именно человеческое резонирование».

Кто-то: «Вы не хотите его в Кирове поставить?»

Б. Павлович: «Мы хотим его с Костей почитать. Я очень благодарен «Зелёной лампе» за приглашение, это стало формальным поводом, потому что мы с Костей уже давно-давно говорили про Гаврилова. А сейчас это стало таким формальным дедлайном, потому что было буквально несколько наших встреч, Константин всё это сам осваивал. И, если бы не «Зелёная лампа», мы не сподобились начать что-то пробовать уже сейчас».

К. Бояринцев: «Ну, сам я осваивал только подходы, а завершали мы всё вместе…»

Б. Павлович: «Мы можем вначале почитать кусочек из «Воплей вперёдсмотрящего».
(Читают на два голоса)

К. Бояринцев:
Облачно, с прояснениями.
Геометрические фигуры весьма разнообразны.
Часть любой геометрической фигуры является геометрической фигурой.
Прямые называются параллельными, если они не пересекаются.
Утро холодное, зелень яркая.
Плоскогубцы, проволока.
Он хочет что-то сделать.

Б. Павлович: — Что он хочет сделать?
К. Бояринцев: — Он пока не знает, что именно.
Б. Павлович: — Кто?
К. Бояринцев:— Миша.
Б. Павлович: — Фамилия?
К. Бояринцев:— Сидоров.
Б. Павлович: — Проволока какая?
К. Бояринцев:— Медная.
Б. Павлович: — Рожь уже сжали?
К. Бояринцев: — Да.
Б. Павлович: — Где судно?
К. Бояринцев: — В море.
Б. Павлович: — Где стадо?
К. Бояринцев: — Пастух щёлкнул кнутом, и стадо пошло к реке.
Б. Павлович: — Зачем?
К. Бояринцев: — На водопой.
Б. Павлович: — Зная скорость и расстояние, что можно узнать?
К. Бояринцев: — Время.
Б. Павлович: — Плавать умеешь?
К. Бояринцев: — Да.
Б. Павлович: — Моряком хочешь стать?
К. Бояринцев: — Да.
Б. Павлович — Приходи.
К. Бояринцев: — Куда?
Б. Павлович: — В яхтклуб коксохимзавода.
К. Бояринцев: — Когда?
Б. Павлович: — Завтра с утра.
К. Бояринцев: Мысленно можно представить себе беседу с кем угодно и о чём угодно.
Б. Павлович: — Штиль!
К. Бояринцев: — Ветра нет.
Б. Павлович: — Полное отсутствие ветра.
Б. Павлович: — Дым.
К. Бояринцев: — Стелется.
Б. Павлович: — Ветер тихий.
К. Бояринцев: — Ветер. Тихий. Дым слегка…
Б. Павлович: — Что?
К. Бояринцев: — Слегка уже поднимается вверх.
Б. Павлович: — Ветер лёгкий.
К. Бояринцев: — Его движение ощущается лицом.
Б. Павлович: — Камыш при лёгком ветре.
К. Бояринцев: — Шелестит.
Б. Павлович: — Ветер слабый.
К. Бояринцев: — Колеблются листья.
Б. Павлович: — Колеблются листья и…
К. Бояринцев: — Колеблются листья и сучья.
Б. Павлович: — Сучья какие?
К. Бояринцев — Сучьи.
Б. Павлович: — Не отвлекайся. Какие сучья колеблются при слабом ветре?
К. Бояринцев: — При слабом ветре колеблются слабые сучья.
Б. Павлович: — Мелкие.
К. Бояринцев: — Мелкие.
Б. Павлович: — При слабом ветре колеблются листья и мелкие сучья.
К. Бояринцев: — При слабом ветре колеблются листья и мелкие сучья. А если их нет?
Б. Павлович: — Не отвлекайся. Теперь ветер умеренный.
К. Бояринцев: — Теперь ветер уверенный.
Б. Павлович: — Не уверенный, а умеренный. Что?
К. Бояринцев: — Что?
Б. Павлович: — Что колеблется при умеренном ветре?
К. Бояринцев: — Что может, то и колеблется. Как Нина: ехать ей в Москву, не ехать. Колеблется.
Б. Павлович: — При умеренном ветре колеблются тонкие ветви деревьев. Такой ветер подымает пыль и клочки бумаги.
К. Бояринцев: — И женские платья.
Б. Павлович: — Про женские платья расскажешь потом, а сейчас ответь на вопрос.
К. Бояринцев: — При умеренном ветре колеблются тонкие ветви деревьев.
Б. Павлович: — Что ещё?
К. Бояринцев— Такой ветер подымает пыль и клочки бумаги со стихотворением ветер, ветер на всём белом свете, не стоит на ногах человек…
Б. Павлович:— В угол!

К. Бояринцев: — Есть — в угол! На колени?
Б. Павлович:— Да!
К. Бояринцев: — На уголь?
Б. Павлович: — Да!
К. Бояринцев: — Но у нас нет угля!
Б. Павлович — Ладно, хватит паясничать. В Стокгольме для нас строится судно, а мы тут дурака валяем! Ветер свежий!
К. Бояринцев: — Ветер свежий!
Б. Павлович: — Что при свежем ветре?!
К. Бояринцев: — Сучья колеблются!
Б. Павлович — Они колебались и при слабом ветре, а сейчас ветер свежий! Ну?!
К. Бояринцев: — Если при слабом ветре колебались мелкие сучья, то при свежем колеблются уже крупные.
Б. Павлович: — Большие.
К. Бояринцев: — Да, большие.
Б. Павлович: — А волны?
К. Бояринцев: — Поднимаются. Поднимаются! Всё выше и выше! Всё выше и выше
и уже достигают неба, и летят уже по небу и дома, и деревья, и цистерны, и обломки самых надёжных судов, и люди, и животные, и…
Пасмурно, тихо, прохладно.
Человек в белом плаще.
Кто он такой?
ЧБП.
Человек в белом плаще.
Белое судно, летящее на волнорез.
Б. Павлович: — Что ты здесь делаешь?
К. Бояринцев: — Ничего.
Б. Павлович: — Что тебе здесь нужно?
К. Бояринцев: — Ничего.
Б. Павлович: — Кофе хочешь?
К. Бояринцев: — Нет.
Б. Павлович: — Ты, наверное, хочешь уехать?
К. Бояринцев: — Нет.
Б. Павлович: — Куда ты хочешь уехать?
К. Бояринцев: — Я вам уже ответил.
Б. Павлович: — Тебе плохо дома?
К. Бояринцев: — Нет.
Б. Павлович: — Ты видишь, чувствуешь, что что-то не сообразуется?
К. Бояринцев: — Что-то?
Б. Павлович: — Что-то.
К. Бояринцев: — Что ж.
Б. Павлович: — Что ж.
К. Бояринцев: — Мне пока что нечего сказать тебе.
Б. Павлович: — Уголь.
К. Бояринцев: — Угол?
Б. Павлович: — Оставим вопрос об угле. Ты не готов ответить на этот вопрос?
К. Бояринцев: — Уголь будет.
Б. Павлович:— Каким образом?
К. Бояринцев: — Анастас привезёт.
Б. Павлович: — Ладно, я ухожу. Мне, я вижу, не с кем здесь поговорить.
К. Бояринцев: — Тем не менее…
Б. Павлович: — Ачипачи.
К. Бояринцев: Какова бы ни была прямая, существуют точки, принадлежащие этой прямой, и точки, которые ей не принадлежат.
К утру ветер стих, море успокоилось.
Поиск погибшего судна не дал результатов.
Сейчас начнётся спектакль, сейчас Нина Заречная произнесёт: “Пусто. Холодно. Страшно”.
Б. Павлович: — Да забудьте вы это, человеку может быть и пусто, и холодно, и страшно, но зачем об этом думать?
К. Бояринцев: — Да я и не думаю.
Б. Павлович: — День чудесный, дорога замечательная, велосипед пусть и не новый, но ещё ничего, вы катите по грунтовой дороге, по укатанной, слева от вас— лесопосадка, в которой подают свои голоса какие-то птицы, справа— лес ещё не убранной кукурузы, сквозь пока ещё тёплый, но уже временами довольно прохладный, предвещающий скорую зиму, ветер, вы молоды, вам ещё жить и любить, а вы…

К. Бояринцев: — Всё так, я ехал и напевал что-то из джазовых и русских композиций, и…
Б. Павлович: — Но!
К. Бояринцев: — Но?
Б. Павлович: — Но подспудно в вас целился некто, и его патроны заряжены дробью: “Пусто, холодно, страшно”. И это правильно. Ещё ни один человек, если он, конечно, не безумец, не ушёл от этой картечи, но…
К. Бояринцев: — Да.
Б. Павлович: — Но… Но я прожил гораздо больше вас, но это ничего не значит.
К. Бояринцев: — Ничего не значит?
Б. Павлович: — Нет, что-то значит, но в целом ничего не значит. Кстати, вы слышали о погибшем судне?
К. Бояринцев: — Да, слышал, вчера.
Б. Павлович: — Он не называл моё имя?
К. Бояринцев: — Кто?
Б. Павлович: — Тот, кто об этом рассказывал.
К. Бояринцев: — Он называл какие-то имена, преимущественно женские, но вашего имени я не слышал. Вы что, имеете какое-то отношение к этой истории?
Б. Павлович: — К сожалению, да. Почти все погибли, а я вот прячусь в кукурузе… да-с, прячусь, но вы, надеюсь, никому об этом не расскажете. Хотя по сути вы — предатель.
К. Бояринцев: Для любого треугольника существует треугольник, равный ему.
Биссектриса делит угол пополам.
В чём же я, по словам человекавбеломплаще, являюсьпредателем, т. е. непростопредателем, апредателемпосути? Я стал вспоминать и кое-что вспомнил, что подпадало под статью предательство, и мне стало тяжело, стыдно.
Междометие — часть речи, служащая для выражения различных чувств и волевых побуждений.
“О весна, без конца и без краю — без конца и без краю мечта!” (А.Блок).
“Увы! он счастия не ищет и не от счастия бежит!” (М. Лермонтов).
Хорда.
Отрезок, соединяющий две точки, лежащие на окружности, называется хордой.
Б. Павлович: — Зачем тебе это нужно?
К. Бояринцев:— Не знаю. Я уже много книг переписал в общие тетради от корки до корки.
Б. Павлович: — Лучше бы ты, если уж на то пошло, морское дело штудировал.
К. Бояринцев:— Этим я тоже занимаюсь.
Б. Павлович: — Тогда назови мне пункты борьбы за живучесть судна.
К. Бояринцев:— Ну, это тогда… когда… это в тех случаях, когда… например…
Б. Павлович: — И так далее. Понятно. Нина уехала?
К. Бояринцев:— Да.
Б. Павлович: — Когда?
К. Бояринцев:— Позавчера.
Б. Павлович: — Провожал?
К. Бояринцев:— Да.
Б. Павлович: — Что Зина?
К. Бояринцев:— Зина встречается с морским офицером.
Б. Павлович: — Грустишь?
К. Бояринцев:— Да.
Б. Павлович: — Не грусти. Фордевинд!
К. Бояринцев:— Судно уваливается под ветер!
Б. Павлович: — Оверштаг!
К. Бояринцев:— Судно приводится круче к ветру!
Б. Павлович: — Никакого судна нет. Никакого и брата у меня нет.
К. Бояринцев:— Как, я его вчера видел.
Б. Павлович: — Это не меняет дела. Его нет.
К. Бояринцев:— Да и Зины, собственно говоря, нет. И море уходит.
Б. Павлович: — Ты не бзди, море никуда не денется.
К. Бояринцев: Что тут скажешь? Ничего тут не скажешь.
Солнце село, но лес не замолчал.
Он на разные голоса говорит то, чего я не понимаю.
И море шумит о том же.
Мать перестала со мной разговаривать».
(Аплодисменты)

Г. К. Макарова: «Спасибо, замечательно. Вы знаете, мне кажется, что его история, его проза и вообще его мир настолько интимны, что, не знаю, как другим, но мне надо быть с ним один на один. Я лучше его слышу, когда читаю сама».

Б. Павлович: «Я думаю, здесь вопрос в том, что нужно искать адекватный театральный язык…»

Г. К. Макарова: «Да, да…»

Б. Павлович: «… потому что сейчас, действительно, мы читаем, а он не подлежит, так сказать, буквальному сценированию, просто потому, что мы находимся не в области разговоров людей, а в области некой реальности, пропущенной через призму сознания и восприятия. Мы находимся в голове героя. Поэтому, конечно, нужен какой-то способ существования, сценического монтажа, перевод в какие-то визуальные вещи, в музыку. Это сложно, но именно этим интересно, потому что совершенно непонятно, как это делать. Это не вещь для исполнения вслух. То, что мы сейчас сделали – просто показали кусочек, исходя из того, что или не все читали, или ещё что-то».

М. А. Селезнёва: «Музыка будет в вашем спектакле?»

Б. Павлович: «Подождите, ещё жить и жить. Мне кажется, что тексты Гаврилова предполагают музыку. В фильме есть место, где Гаврилов читает, почти поёт. Мне кажется. Это очень верно. Должна быть музыка собственно текста».

Г. К. Макарова: «У него вообще очень изорванный текст…»

Кто-то: «Трудно будет подобрать музыку».

Б. Павлович: «Напишем. Тут пока всё трудно, потому что нет никаких точек опоры. Когда мы репетировали с Яной Савицкой спектакль, там тоже возникла какая-то определённая мелодика речи. Кто видел спектакль «Видимая сторона жизни» – там дело сдвинулось с мёртвой точки, когда появилось представление о мелодике речи героини. Можно было бесконечно разбирать, о чём она говорит, но это бы никак не помогло актрисе существовать. Мелодика втакого рода литературе, которая не предполагает интеллектуальное понимание, а требует  некие вчувствования, резонирования в т.ч. и на музыкальном уровне, требует поиск тона. Когда мы с Константином говорили об этом тексте, мы говорили в первую очередь о том, что тут не нужно пытаться транслировать смысл текста, а нужно найти тот звук, мелодию, ритм, интонацию (в музыкальном смысле слова), которые там есть».

Т.П. Лалетина: «Надо сказать, что на слух текст Гаврилова воспринимается совершенно в другом ракурсе, нежели когда читаешь…»

К. Бояринцев: «Мы же всё равно делаем интерпретацию…»

Т.П. Лалетина: «По-другому звучит... Нет, не то что по-другому, но звучит как-то шире».

Кто-то: «Оживает роман, оживает…»

Б. Павлович: «Я об этом сказал: поле интерпретации – это само собой. Нельзя же сказать, что какая-то постановка Набокова будет его полной интерпретацией. Есть вещи, которые действительно имеют определенную тональность, угадав которую ты, в каком-то смысле слова, материал закрываешь. Например, «Юнона и Авось». Можно, конечно, по-другому эту оперу поставить, но всё равно она будет звучать также, потому что коридор для интерпретации слишком узкий у Вознесенского. У Гаврилова нет такой чёткой, внятной интонации, она может быть и такой, и такой».

К. Бояринцев: «Тем более, что он впитал в себя столько всего… Для меня это и Розанов, и Сэй-Сёнагон… Об этом в рецензиях говорят, здесь есть и Чехов, и Зощенко, в общем вся мировая художественная литература. А телеграфный стиль, кстати, считается выделенным Жванецким в 70-е годы, он считается мастером этого стиля».

Т. П. Лалетина: «А в жизни, в общении он какой? Такой и есть? Когда я смотрела, мне было очень грустно. Я так поняла, что в чтение вы привнесли то, как вы сами его воспринимаете».

К. Бояринцев: «Конечно, конечно, а как? По-другому невозможно»

Г. К. Макарова: «В одной статье я читала, что, когда хотели взять интервью у Гаврилова, корреспондент не смог добиться ни одного слова, ни одного ответа ни на один вопрос».

Т. С. Александрова: «Мне ещё захотелось сказать. Мне как-то не нравится, что здесь прозвучало слово «отчаяние». Печаль – да, одиночество – ну, наверное, да. Но мне кажется, что это – демонстрация какого-то такого мира… очень устойчивого, несмотря на то, что странного. В этом мире есть очень многое, но ничего уродливого. Наверное, всё-таки это автором сделано для всех. Я не понимаю, почему это писатель для писателей. Может быть просто потому, что недостаточно популяризирован. Мне кажется, он достаточно лёгок. Я не скажу: прост, но вполне может быть понятен. Просто надо довериться ему и себе и – никакого отчаяния. Мы живём примерно в таком мире, наши миры, конечно, отличаются, но и чем-то похожи: многоголосьем, странностью своей, чудесностью и абсурдом. Я думаю, что у этого писателя будет странная судьба. Придёт время, когда его будут знать все, потому что его будут проходить в школе, я в этом уверена, если у нас школа совсем не всплывет кверху брюхом. Мне кажется, он того стоит».

Б. Павлович: «Есть один такой момент, который препятствует – то, что у него нет романов. Про это, кстати, тоже кто-то писал, что это препятствие, почему Гаврилов не стал так известен как (список можете сами составить из условно известных писателей академической школы). Люди привыкли, что должно быть большое высказывание, т.е. начинает человек с рассказов, а потом идёт роман как концентрация всего его высказывания. И авторы, которые так и остались авторами рассказов, их, действительно, не так много. Таких авторов меньше десятка, которым удалось стать легендами, не написав романа. Читатель ждёт большой формы. Есть не только обывательское, но и вполне цеховое представление о том, что большая форма – это большое содержание. Я думаю, что, к сожалению, если он и войдёт в русскую литературу – это будут либо факультативные уроки, либо что-то типа «Второстепенные поэты времён Пушкина», т.е. урок, посвящённый Быкову, а также малоизвестным писателям времён Чхартишвили. Я шучу, конечно, но, к сожалению, писатели малой формы меньше доходят до массового читателя, ну или хотя бы до широкого читателя».

Т. С. Александрова: «Мне кажется, что это проблема, сконструированная издателями…»

Б. Павлович: «Это социологическая проблема, да, она есть».

Т. С. Александрова: «Не знаю, по-моему, чтение рассказов безопаснее чтения романов. Потому что, если произведение короткое и оно не нравится, то можно посмотреть другое. А если не понравится роман – большинство читателей на этом авторе ставит крест. Рассказ позволяет разнообразить выход к читателю. Ведь и рассказы у него достаточно разные».

Ю. Резник: «Нет, ну а почему вы ставите на нём крест? Для писателя он ещё не очень старый. Или он всё время в малой форме?»

Б. Павлович: «Да, это его принципиальная установка. «Вопль вперёдсмотрящего» – это книга, опубликованная спустя 20 лет после предыдущей. «Берлинскую флейту» и «Вопль вперёдсмотрящего» разделяют 20 лет. И для него это было: «Вот – написал!», а это всего 120 страниц».

Ю. Резник: «То есть он просто не может или не хочет?»

Б. Павлович: «Ну, смотрите… Например, в Петербурге совсем недавно умерла потрясающий композитор Галина Уствольская – крупнейший композитор ХХ века, у которой всё собрание музыкальных сочинений было исполнено на одном концерте. По-моему, у неё 6 симфоний, и самая длинная – 12 минут. В этом смысле её сравнивают с Антоном Веберном. И, например, Арнольда Шёнберга знают многие, а Антона Веберна – уже гораздо меньше. Или знают, что оперу «Воццех»  написал Альбан Берг, потому что она сейчас идёт в Большом театре. Ей отдавали должное многие великие музыканты, Ростропович, например. Но она делала вещи на 4 минуты... Короче говоря, все знают Шнитке, Губайдулину, а Уствольскую – нет, хотя она не менее крупный автор. Просто она писала музыку в более концентрированной форме. Кстати, кому нравится Гаврилов – послушайте Уствольскую».


Г. К. Макарова: «Можно я ещё почитаю такую наводочку, буквально три строчки? Это, можно сказать, ключ к тайне текстов Гаврилова».

Родился и вырос я в поселке Шлаковом, у Шлаковой горы...
Однажды я нашел очень красивый шлаковый камень, уединился в сарае и стал думать: что из этого можно сделать? После долгих размышлений я решил вырезать из этого камня розу...
Резал розу, а получилась мартеновская печь...
«Но где же розы?!» – спрашиваю я, вырезая из очередного камня что-нибудь металлургическое, спрашиваю и плачу...

Вот, понимаете, вырезанная из шлака мартеновская печь становится знаком подразумеваемой розы. Вот такая вещь происходит.

Всем огромное спасибо. Я думаю, что те, кто не читал Гаврилова, я надеюсь, заинтересовались и личностью этого человека, и его творчеством; почитаете обязательно, вернётесь к нему. Спасибо всем и в особенности тем, кто принял участие в нашем обсуждении. Я надеюсь, что вы будете и в дальнейшем к нам приходить. Огромное спасибо Константину и Борису за интереснейший вечер, будем всегда рады вас видеть. Хочу подарить вам маленькие сувениры на память о нашей встрече.

(Дарит кружки с логотипом Герценки. Аплодисменты)

В следующий раз у нас – Чудаков, приходите, будет не менее интересно».

                                                  
Поварницына, М. Гаврилов – тихий писатель : [видеосюжет о заседании клуба «Зелёная лампа»] // ВГТРК “Вятка». – 2013 – 15 янв.

ЧТО ЧИТАТЬ:

  •  Гаврилов, А. Берлинская флейта : рассказы. – М. : КоЛибри, 2010. – 317 с.
  •  Гаврилов, А. Берлинская флейта : рассказ // Октябрь. – 2002. – № 2;  То же: Проза новой России. Т. 1. – М. : Вагриус, 2003.  – С. 302-324.
  •  Гаврилов, А. В преддверии новой жизни : рассказы и повесть. – М. : Московский рабочий, 1990. – 72 с.
  •  Гаврилов, А. Весь Гаврилов. – М.: EmergencyExit, 2004. – 227 с.
  •  Гаврилов, А. Вопль вперёдсмотрящего : рассказы, повесть. – М. :КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. – 304 с.; То же: Новый мир. – 2011. – № 9. – С. 8-65.
  •  Гаврилов, А. Играем Гоголя : пьеса в одном действии // Вестник Европы. – 2011. – № 30.
  •  История майора Симинькова : рассказ // Слово. – 1990. – № 2. – С. 6.
  •  Гаврилов, А. К приезду N : рассказы. – М. : Б-ка журнала «Соло», 1997.
  •  Гаврилов, А. Рассказы // Юность. – 1989. – № 5. – С. 38-43.
  •  Гаврилов, А. Рассказы // Волга. – 1996. – № 8/9. – С. 16-23.
  •  Гаврилов, А. Рассказы // Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе : антология. – М. : Новое лит.обозрение, 2000. – С. 128-155.
  •  Гаврилов, А. Старуха и дурачок : рассказы. – Владимир. : Золотые ворота , 1992. – 128 с.
  •  Гаврилов, А. Уже пишу : рассказы // Знамя. – 2010. – № 8. – С. 97-104.
  •  Гаврилов, А. Услышал я голос : рассказы // Новый мир. – 2010. – № 5.

Публикации Анатолия Гаврилова в Журнальном зале

ОБ АНАТОЛИИ ГАВРИЛОВЕ И ЕГО КНИГАХ:

ИНТЕРВЬЮ:

О ПОСТАНОВКЕ ПОВЕСТИ «ВОПЛЬ ВПЕРЁДСМОТРЯЩЕГО» В РЕЖИССЁРСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ МХТ ИМ. А.П. ЧЕХОВА:

Павел Руднев
Николай Александров

Фото с репетиций спектакля

ВИДЕО:

Документальный фильм «Доставщик слов» (об Анатолии Гаврилове)
Анатолий Гаврилов читает рассказ «Практикант»
Анатолий Гаврилов читает рассказ «Остановимся ниже»
Николай Александров представляет книгу Анатолия Гаврилова «Берлинская флейта»

Отзывы к новости
Цитировать Имя
Лиснерп, 09.03.2013 12:53:56
Писатель, которого хочется читать в голос, - настоящий писатель, товарищи!
Назад | На главную

џндекс.Њетрика