Версия для слабовидящихВерсия для слабовидящих
Зелёная лампа
Литературный дискуссионный клуб
 

4 ОКТЯБРЯ 2012 ГОДА

Открытие 38-го сезона

В гостях у литературного клуба «Зелёная лампа»

БОРИС ПАВЛОВИЧ

с лайф-версией программы «Дай почитать»
(радио «Эхо Москвы» в Кирове)


 

Г. Макарова, руководитель клуба: Добрый вечер! Пока Борис Дмитриевич немножко задерживается в театре,  поговорим о наших делах. Сегодня мы открываем  38 сезон в клубе любителей книги «Зелёная лампа». Это читательский дискуссионный литературный клуб. Сегодня у нас заседание немного необычное,  я объявляю его открытым и по традиции зажигаю нашу зелёную лампу.

Вы знаете прекрасно, что в нашем клубе собираются люди, которые любят книгу, любят поговорить о книгах, обсудить их. В этом году таких новых  книг и новых журнальных публикаций будет много, в т.ч. и книг уже признанных в мире, лауреатов престижных международных и наших, отечественных премий. Уже готов список на весь сезон. Поэтому те, кому это интересно, пожалуйста, приходите в отдел абонемента, спрашивайте эти книги для того, чтобы вы могли заранее с ними ознакомиться и принять участие в обсуждениях.  Мы собираемся каждый первый четверг месяца. Но в ноябре ближайшее наше заседание будет 8-го числа, не в первый, а во второй четверг месяца. 8-го ноября у нас будет тема «Современная российская семейная сага». И в рамках этой темы мы будем обсуждать книги, которые уже получили признание. Многие из вас эти книги успели прочитать. Это романы: «Жили-были старик со старухой» Елены Катишонок,  «Женщины Лазаря» Марии Степновой, «Зелёный шатёр» Людмилы Улицкой и «Ложится мгла на старые ступени» Александра Чудакова. Конечно, роман Александра Чудакова, который получил премию «Букер десятилетия», заслуживает отдельного разговора, и я думаю, что он у нас с вами состоится.

Что касается Бориса Дмитриевича, то, конечно, в особых представлениях он не нуждается. Я думаю, все вы его хорошо знаете, но несколько слов о нём я не могу не сказать. Это человек, который живёт в нашем городе всего 6 лет. За это время он стал настолько известен и необходим нам, что я, например, не представляю себе, как проистекала бы культурная жизнь Кирова без Павловича. За 6 лет он поставил в «Театре на Спасской» около 20 спектаклей. Он является художественным руководителем и главным режиссёром «Театра на Спасской», он руководит Драматической лабораторией, в которой тоже ставит спектакли, ведет занятия со студентами, с молодёжью. Он организует поэтические вечера в «Книжном клубе 12», пишет статьи в «Петербургский театральный журнал» и так далее, и так далее – он везде. Просто поражает его энергия.  Он столько успевает! Секрет этого, наверное,  в том, что человек с удовольствием занимается тем, что он по-настоящему любит.

И, кроме того, вы все знаете, что на радио «Эхо Москвы» в Кирове Борис Дмитриевич ведёт уже год программу «Дай почитать». 1-2 раза в неделю он делает новые выпуски этой передачи, рассказывая о тех книгах, которые он сам прочитал и которые он рекомендует слушателям. Это, в общем-то – идеальный читатель, который любит книгу и делится ею со всеми и знакомыми, и незнакомыми людьми. И вот нашу площадку, наш клуб Борис Дмитриевич решил использовать для того, чтобы рассказать о том, что он читает. Я думаю, мы все будем благодарны, все с удовольствием его послушаем, зададим ему вопросы, и, наверное, это будет интересно.

У нас подготовлена небольшая книжная выставка, и вы, наверное, уже посмотрели те книги, которые Борис Дмитриевич рекомендует в своей программе.  Есть ли вопросы?

Тогда, используя оставшееся у нас время, пока Борис Дмитриевич не подошёл, я скажу ещё два слова о другом клубе, который работает в этом же зале, многие о нём наверняка уже знают – это «Киноклуб в Герценке». В этом сезоне мы смотрим цикл фильмов Александра Николаевича Сокурова. В прошлом – уже посмотрели 3 фильма, в этом сезоне – фильм «Фауст». В следующий понедельник я приглашаю вас на просмотр фильма «Молох». Возможно, кто-то кусочками видел этот фильм по телевизору, но мне кажется, это не считается. Потому что, как и все фильмы Александра Николаевича, – это образец высокого искусства кино. И такой фильм, конечно, надо смотреть, сосредоточившись, с полной концентрацией внимания (то, чего дома сделать по большей части не удаётся) и желательно на большом экране.

Фильм «Молох» – это фильм об одном дне из жизни Евы Браун и Адольфа Гитлера, об их интимных отношениях, о любви Евы Браун к этому существу, о трагедии, о том, откуда берётся в человеке то, что было в Гитлере; какова природа власти и природа человека. Очень глубокие философские, психологические проблемы пытается поставить Сокуров в этом фильме так же, как и во всех других. Конечно, фильм не для одного просмотра, но, если вы придёте, перед началом фильма будет ещё большое интервью Сокурова о «Молохе» (мы перед каждым фильмом даём либо фрагменты из фильмов об Александре Николаевиче, либо интервью с ним); и вот тут как раз он подробно будет отвечать на вопросы об этом фильме.

Вопрос из зала: А предполагается приглашать авторов, например, как Дениса Осокина приглашали, – в наступающем сезоне?

Г. Макарова: Знаете, мы бы с удовольствием, с огромным, но всё это, как вы понимаете, требует средств. Если будет такая возможность, то, конечно, будем приглашать. Кстати, новый фильм по сценарию Осокина в стадии завершения, и, как только он будет закончен, Осокин, конечно, приедет к нам, он обещал. Я думаю, что мы этот фильм увидим, и Осокина мы очень любим, и он нас тоже.

(С небольшим опозданием  появляется Борис Павлович)

Б. Павлович: Добрый вечер! Я прошу прощения за задержку, у меня были очень непростые минуты в театре. Может, мы как-то покомпактнее сядем, а то все как-то расползлись, а места здесь свободны. Я принёс книжки, буду рассказывать…


Пару лет назад у нас уже была встреча, насколько я помню, в «Зелёной лампе», но она была такая «вообще» и была посвящена театру. Ну и косвенно – театру и литературе. А сейчас мы решили, что всё-таки – библиотека, несолидно на театр размениваться, поэтому мы решили посвятить её исключительно литературной теме. А конкретно – программе «Дай почитать», которая уже почти 1,5 года выходит в Кирове на «Эхо Москвы» на кировском, и программа, которую я успел полюбить, при всей моей неприязни к масс-медиа. Мы решили сделать что-то вроде лайф-версии, не знаю, что из этого получится. Я хотел приготовиться, приготовиться не получилось, поэтому будет сплошная тотальная, невольная импровизация. Вот, значит, книжки, такая вот куча. Так мы можем имитировать рабочее место на радиостанции.

Итак, началась программа «Дай почитать» с этой книжки. Это – мой самый любимый зарубежный писатель Ник Хорнби. Книга называется «Голая Джульетта». И тогда у меня ещё не было ноутбука, и я писал все тексты от руки в записную книжечку. Это самая-самая первая программа, и я её сейчас, прослезясь, вспомню:

«Добрый вечер. С вами программа «Дай почитать», я её ведущий Борис Павлович. Я – художественный руководитель «Театра на Спасской» и здесь…в библиотеке Герцена, я говорю о книгах. Сегодня я хотел бы рассказать о книге Ника Хорнби, которая называется «Голая Джульетта».

Издательство «Амфора», выпустившее эту книгу, решительно называет Ника Хорнби британским писателем номер один. Не могу сказать, что я настолько прекрасно осведомлён о делах англоязычной литературы и британской литературы в частности, но с готовностью доверяю экспертам издательства. Ник Хорнби – это очень увлекательное чтение. Встреча с его ироничным, отстранённым «как бы трёпом» – почти физическое наслаждение. Возможно, секрет Хорнби в том, что он всю жизнь занимается только тем, от чего сам получает удовольствие, и не скрывает этого.

Юность будущего писателя прошла среди хулиганствующих фанатов лондонского клуба «Арсенал». Ник оформил байки о футбольных буднях, рассказы, и за эти рассказы получил первую же литературную премию. Лично меня с Хорнби сближает его вторая и главная страсть – современная музыка. Хорнби – отчаянный меломан и музыкальный эрудит. Он готов потратить 2 страницы на описание одной песни «The Clash» или Ареты Франклин и при этом написать в журнальной колонке, что «Radiohead» – это так себе группа.

Единственным критерием качества для писателя и человека Хорнби является его субъективное мнение. И эта предельная откровенность автора подкупает. Герои Хорнби – такие же обаятельные эгоисты, обычно запутавшиеся в нелепых обстоятельствах жизни. А «Голая Джульетта» – это параллельная история бывшей рок-звезды Такера Кроу, скрывающегося в затворничестве, и его главного поклонника, модератора фанатского сайта, по имени Дункан. Дункан обшаривает туалеты клубов, в которых проходили славные рок-семидесятые в надежде выцепить подробности о своем загадочном кумире, таинственно исчезнувшем со сцены на пике карьеры. Ему и в голову не может прийти, что «звезда» каждый день залезает на эту самую страничку в сети, чтобы тоскливо отследить, сколько посещений, запросов на его имя было за сегодня.


Но главным героем книги оказывается давняя подруга Дункана – Энни. Она мечтает о нормальной семье, ребёнке, но пока в её жизни есть только бесконечные разговоры о неизданных концертных записях. Отчаявшись что-либо изменить в своей жизни, она заходит на всё тот же сайт того же рокера и выкладывает там достаточно циничную заметку о его последнем альбоме. Разъярённый бойфренд готов убить за предательство идеалов юности, а сам великий и ужасный Такер Кроу, которого никто не видел уже 20 лет, пишет благодарное письмо. Оказывается, ему уже давно позарез нужно было всего-навсего с кем-нибудь поболтать. Вот в этот момент начинается нелепая и трогательная лавстори, под солнцем которой мы, вместе с Хорнби, успеваем поностальгировать по славному рок-н-рольному прошлому, распрощаться с химерами юности и побороть страх перед неизвестностью будущего. Ник Хорнби – это замечательный антидепрессант для взрослых дяденек и тетёнек, которые с ужасом думают о том, что лучшие «sex, drugs и rock-n-roll’ные» годы уже позади».

Вот такой вот был первый блин комом. Сейчас я это перечитал и подумал, как это было ужасно и многословно, как я долго и тоскливо пересказываю сюжет…

А давайте, я вам покажу как выглядит сайт «Эхо Москвы», который выкладывает нашу программу,  её можно там послушать.

Чтобы была какая-то польза от того, что мы с вами собрались, я скачал обложки некоторых книжек, можно посмотреть, как выглядят эти замечательные авторы. Это, собственно говоря, Ник Хорнби, о котором я сейчас рассказывал. Как я сказал, человек, который от всего всегда получает удовольствие.

Я не буду придерживаться хронологического принципа, я пытался посчитать, сколько программ мы записали, получилось что-то около 80, я сбился. Поэтому я решил просто выбрать несколько книжек, которые, мне кажется, принципиальны.


Это, кстати, одна из последних – Джон Сибрук, книга называется «Nobrow». Я купил её этим летом в моем любимом лофте «Этажи» в Петербурге. Она, кстати говоря, продаётся в Галерее Прогресса, где открылся книжный магазинчик. Я с радостью обнаружил, что многие книги, о которых я рассказываю, теперь в Кирове купить можно. Сейчас мы попробуем сделать её лайф-версию:

«Если вы испытываете неловкость от того, что мультики о Южном парке вам смотреть интереснее, чем фильмы Александра Сокурова, то эта книга позволит вам справиться с комплексами. Американский журналист, многолетний репортёр интеллектуального журнала «Нью-Йоркер» Джон Сибрук рассказывает о том, как культурная иерархия заместилась однородным информационным шумом, в котором на смену власти брэндов приходит мастерство эти брэнды комбинировать. Термин «ноубрау», вынесенный в заголовок книги – это неологизм Сибрука, производное от старинного английского понятия «хайбрау», то есть «высоколобый». Нет однозначно высокого, нет однозначно низкого – сегодня миром правит маркетинг, которому в принципе чужды любые оценочные категории. Что имеет рыночную стоимость, то имеет культурную ценность.

Конечно, новость о зверином оскале капитализма не такая уж новая. Но Джон Сибрук обращает наше внимание на то, как изменяется мышление художника и аудитории в новом контексте. Когда я был маленьким, рассказывает Сибрук, я слушал «Битлз», а мои родители ходили в филармонию на концерты лучших дирижёров. Он сам морально готовился к тому, что, став богатым и успешным, он тоже вырастет из общедоступной поп-музыки и поднимется до классики избранных. Элита общества, лишенная былых дворянских привилегий, на протяжении ХХ века демонстрировала свою элитарность за счёт поддержки и, тем самым, причастности к элите культурной. Меценаты скупали самый непроходимый авангард, топ-менеджеры стояли в очередь на концерты Монсеррат Кабалье и Мстислава Ростроповича. Это было нечто вроде дорогого костюма – обязательный интеллектуальный дресс-код. Люди попроще довольствовались голливудскими шлягерами, а народная масса – шансоном. Или, как он называется в Штатах, кантри. Но с появлением новых технологий поддерживать железный занавес между элитарным и общедоступным стало практически невозможным. В интернете можно скачать запись абсолютно любой музыки, а китайцы с лёгкостью сделают точную копию культового брэнда и продут вам её за 20 долларов. Отныне мастерством художника и продюсера становится не умение быть самым изысканным, а способность остроумно комбинировать высокие и низкие формы.

В «Ноубрау» художники выставляются в супермаркете, музеи наполнены телеэкранами, а саундтрек к «Титанику» не только становится самым продаваемым альбомом в категории классика, но и поддерживает умирающую индустрию классической музыки.
Нельзя сказать, что эта книга снимает конфликт между ценностями маркетинга и культуры, но, безусловно, она позволяет взглянуть на проблему с неожиданной, и, в общем, позитивной точки зрения».

От себя могу добавить, что, действительно, несколько раз, читая эту книгу, хлопал себя по коленкам и говорил: «Ай да Джон Сибрук! Ай да сукин сын!». Я в одной рецензии на неё прочитал, что в иерархическом представлении о структуре ценностей он сравнивает культуру с супермаркетом. А первое отношение человека к супермаркету какое? «Ужас! Что может быть хуже супермаркета?». С другой стороны, если ты умело передвигаешься по супермаркету с корзинкой, ты действительно можешь найти там всё, что угодно. И, собственно говоря, выживает в современной культуре тот, кто умеет не утонуть в бесконечном горизонтальном изобилии всего, а найти свой маршрут и, в общем-то, найти дорожку к стоящему где-то вдалеке стенду, например, с классической музыкой (который есть даже в большом «Глобусе». Я думаю, там вполне можно найти даже диски Прокофьева, только надо уметь искать. И Сибрук остроумно снимает противопоставление современной, все уравнивающей формы и возможности, посреди этой дикой общедоступности находить индивидуальность.

Дальше. Владимир Паперный. Я думаю, что формат уже более менее понятен? Я могу позволить себе не придерживаться строго радиоформулировок и просто скажу о каких-то важных книжках.

«Культура Два» – не менее феноменальное, но гораздо более фундаментальное размышление о том, что из себя представляла советская культура, к которой мы благополучно сейчас снова возвращаемся. И мне кажется, что перечитать эту книжку очень полезно, чтобы отследить все эти процессы. Книга действительно выдающаяся. Паперный – это культуролог и архитектор. Если пролистать книгу, можно увидеть, что здесь в основном фотографии зданий, лепнин, макетов и т.д. Я книгу эту видел, но как-то прошёл мимо неё, пока однажды не увидел главу из неё в журнале «Московский наблюдатель», посвящённом театру. Я очень удивился, почему статья из книги про архитектуру находится в театральном журнале, прочитал её и понял, что эта книга гораздо более широкого применения.

Описание: F:\Документы\Зеленая лампа\ПАВЛОВИЧ\2012-10-04 Павлович\Павлович 027а.jpgЧто делает Паперный? Он говорит о том, что на протяжении нескольких тысяч лет была культура, которая достаточно эволюционна, последовательна. Одни культуры сменяли другие, и так продолжалось благополучно до начала ХХ века, когда на нас мощной волной обрушился модернизм, который смёл любое представление о преемственности, и главной ценностью модернизма стало ниспровержение основ, футуризм и бунтарство. Модерн как проект – всё новое; всё старое сбрасываем с корабля современности либо комбинируем в самых неожиданных комбинациях. Это он называет «Культура Один».

Но самое интересное происходит всего лишь спустя 25-30 лет. Потому что в 30-е годы возникает то, что называют «Культура Два». Если в Культуре и Культуре Один основополагающей категорией является вечность, то есть художник пытается понять, что такое человек перед вечностью, а вечность – это смерть. И что романтики, что древние египтяне – соразмеряли человека относительно смерти. «Что я после смерти?» или «Что я оставлю по дороге к смерти?». Или как Тургенев говорит, что человека, героя нужно провести через испытание любовью и смертью. Смерть всегда, так или иначе, является определяющей категорией. Культура Два (иначе – культура тоталитаризма) говорит о том, что смерти не существует. Есть одна непрекращающаяся жизнь и одна непрекращающаяся радость жизни. И если нет смерти, то относительно чего отстраиваться человеку? И «Культура Два» предлагает совершенно новый, беспрецедентный проект – знаменитый Дворец Советов. Вы наверняка все его видели как неосуществленный макет, который должен был стать самым грандиозным зданием всех времен и народов. Вот это – воплощение Культуры Два: внизу есть некая общечеловеческая масса с огромным количеством индивидуумов, на которой стоит следующий надстрой, на котором индивидуумов чуть поменьше, потом ещё чуть поменьше, ещё чуть поменьше и в конце стоит тот самый единственный индивидуум, ради которого всё и построено. Который, как известно, вечно живой. Как вы понимаете, если из этого фундамента убрать одного человека, ничего принципиально не изменится.

Паперный описывает замечательную историю, как Корбюзье построил один из своих замечательных домов – на сваях, в центре Москвы. Что происходит в 30-е годы с этим домом? Пространство между сваями застраивают забором, потому что здание не может непрочно стоять на земле. А это значит, что что-то может измениться. Культура Два со своей вертикальностью не предполагает изменений. Главное слово Культуры Два – «вечно живой», а для той Культуры Два, к которой мы сейчас возвращаемся, придумали новое слово – «Стабильность». Стабильное здание на сваях быть не может. А если мы вспомним Татлина и других, ещё более последовательных архитекторов, то они вообще двигались к домам-мобелям, которые должны были свободно перемещаться. Мне кажется, что Паперный, который писал эту книжку в 70-е годы, не догадывался о том, насколько она окажется актуальной. Настоятельно рекомендую.

Описание: F:\Документы\Зеленая лампа\ПАВЛОВИЧ\2012.04.09 - Павлович Дай почитать\DSC_9129.JPGОписание: F:\Документы\Зеленая лампа\ПАВЛОВИЧ\2012-10-04 Павлович\Павлович 029.JPG

Дальше. Елена Шварц – человек, не чужой нашему культурному пространству. В  «Театре на Спасской» идёт спектакль по её творчеству «Видимая сторона жизни». Целый год у нас был перерыв, но недавно актриса Яна Савицкая вернулась в театр, и в ноябре мы снова его сыграем.

«Габриэле Д′Аннунцио. Крылатый циклоп» Елены Шварц – книга выдающаяся. Я читал её опубликованные главы в журнале «Звезда» и в интернете. На самом деле, эту книгу можно было бы не заметить, потому что это биографическая серия. Но здесь уникально то, что поэт пишет о поэте. Я вообще заметил, что в моей подборке книг невольно много получилось прозы поэтов. Это, во-первых, наверное, самое любимое моё чтение – проза поэта. А, во-вторых, когда человек попадает на ту территорию, где он не чувствует себя однозначным мэтром, он там как бы пришелец, временно там находится, то он, с одной стороны, – всё-таки мастер работы со словом, а с другой стороны, – возникает  ощущение трепета от того, что он может что-то сделать не так, что он не чувствует себя на коне – это даёт какую-то особую вибрацию. А здесь получается вибрация вдвойне: поэт не только пишет прозу, так ещё эта проза о другом поэте.

Габриэле д’Аннунцио – вообще странный персонаж, я о нём до Елены Шварц вообще ничего не знал. Когда я читал, у меня, конечно, глаза на лоб лезли. Потому что оказалось – в высшей степени выдающаяся история про человека, который взял и на протяжении двух лет удерживал «государство поэтов». В мировой истории был такой факт: на территории Италии в 1920-е годы, когда шла переделка мировой карты. Габриэле д’Аннунцио, лётчик, герой первой мировой войны, совершивший первый в истории войны специальный налёт на город врага и бомбёжку, которую до него никому не удавалось сделать; любимый поэт Гумилёва, чье собрание сочинений было переведено на русский язык уже в 1910-е годы, в общем, такой культурный герой. И вот он открывает духовное завещание Данте. А у Данте написано, что границы Италии буду простираться… и далее он перечисляет земли, которые в данный момент находятся под контролем не Италии, а Франции. Габриэле д’Аннунцио призывает пойти и исполнить завещание Данте. За ним отправляется огромное количество энтузиастов, они без боя проходят через всю Италию, доходят до государственной границы, где их встречают пока что итальянские военные части: «Дорогой, ты не очень хорошо поступаешь!». На что он красивым жестом распахивает мундир и говорит: «Стреляйте!» Естественно, итальянские офицеры складывают оружие и благополучно выпускают его интернировать соседние государства. И Габриэле д’Аннунцио, не убив ни одного человека, занимает целый город, потому что там всё равно по большей части живут итальянцы. Некоторое время никто не знает, как к этому городу относиться, потому что юридически он не итальянский, но Габриэле д’Аннунцио рассылает всем письма. Туда приезжает Муссолини. Оказывается, Муссолини набрал политический вес во многом благодаря Д’Аннунцио, который был у него правой рукой. Муссолини видел в Д’Аннунцио большой потенциал, а последнему нужны были функционеры.

Габриэле д’Аннунцио придумывает поэтические формы, потому что ему кажется, что государством нужно управлять как симфоническим оркестром. Каждый вечер всё население этого города – самопровозглашенного государства поэтов – собирается на площади и поёт хором песни. Они выходят в море с песнями и объявляют единственным государственным бизнесом флибустьерство, грабят суда, проплывающие мимо. Таким образом поддерживается государственный бюджет города. Поскольку стекается всё больше людей, а у многих из них нет музыкального слуха, Габриэле д’Аннунцио нужно придумать какую-нибудь форму, чтобы даже те, кто петь не умеет, тоже могли что-то делать. Тогда они начинают маршировать. Габриэле д’Аннунцио решает придумать форму приветствия и, собственно, это он придумывает «зиг хайль» и вообще вся фашистская символика, которую Муссолини сидел и записывал, была придумана поэтом Габриэле д’Аннунцио.

В какой-то момент корабли стали обплывать это море подальше, флибустьерствовать стало некого, город поиздержался, Д’Аннунцио сказал, что все ничего не поняли, поэтов опять не понимают, плюнул и уехал. Надо сказать, что итальянские власти повели себя в высшей степени красиво: они его не расстреляли, не депортировали, а подарили ему самую шикарную виллу, которая была в Италии.
Больше того, они взяли тот корабль, на котором они грабили все проплывающие мимо, поставили на колеса, привезли в эту провинцию и врыли в землю. И Д’Аннунцио прожил после этого лет тридцать. У него на лужайке перед домом стоял врытый в землю корабль, он время от времени на него поднимался – что-то вроде Максима Горького в его особняке Рябушинского, который жил в какой-то своей колбе, когда страна уже ушла далеко.

В общем, в Кирове теперь есть эта прекрасная книжка, читайте – очень поучительное чтение о том, как идеальная утопия и «власть поэтов» оборачивается фашизмом.


Немножко можно разрядить обстановку, переместиться в область чистой литературы. Елена Фанайлова. Я вообще стараюсь как можно больше говорить о поэтах, потому что моя личная боль, которая родилась от Елены Шварц, – то, что поэтов надо читать, пока они живые.
Я многим рассказывал эту историю: когда мы ставили спектакль по Елене Шварц, она ещё была жива. И мы с Яной Савицкой собирались к ней поехать в Петербург, поговорить, показать эскизы спектакля. Но я, как все мы вшивые интеллигенты, думал: «Да что я, кто такой я, кто такая Елена Шварц, что я ей позвоню, скажу, что мы какие-то из Кирова…».  И вот мы так всё тянули-тянули, а потом выяснилось, что она всё это время была больна, к ней ходило три человека. Она как человек очень тонкий сама не поддерживала общение, зная, что видеть больного человека людям неприятно, и в итоге сидела одна в квартире. А сейчас я думаю, если бы мы приехали на полгода раньше, ей было бы это важно, что её стихи кто-то читает (как потом выяснилось, не так уж много её читают). И, кстати, книга про Габриэле д’Аннунцио – это было её спасение, она сидела и работала, работала, работала и этим спасалась от рака несколько лет.

После этого я стал как-то пристально относиться к поэтам и стараться открывать новые имена. И одно из них, что я открыл в процессе подготовке к передаче, – Лена Фанайлова. Она врач. Есть одна хорошая история.
Она жила в Воронеже и преподавание на филфаке совмещала с работой в областной больнице. Вспоминает: «Пришла на вызов к дяде какому-то, а тут стишок начался. Надо было слушать и смотреть больного, записывать карточку и успевать записывать стишок, потому что он был какой-то очень важный. Хорошо, что у дяди была простуда, а то я бы его погубила». В общем, в какой-то момент в сопротивлении врача и поэта поэт перевесил, она уехала в Москву, сейчас активно работает журналистом, то есть тоже ходит по квартирам, но уже не температуру меряет, а интервью берет.
Вообще, в русской литературе медицинская традиция очень существенна, как и журналистская, и у неё все эти корни сошлись. Я прочитаю стихотворение, которое мне безумно нравится:

Нация за меня

Пьёт пиво Балтика, курит сигареты Винстон,
Чисто как девочка со спичками
Сидит на нефтяной трубе
Болтая ногами
Не читая запретов на бензоколонках,

Ест в Ростиксе и Макдоналдсе
Ездит в Египет и Турцию
Ходит в офисы
Получает пособия
Трудится на огородах
Ворует бюджетные деньги

Ездит на новых машинах, купленных в кредит,
Собранных в Узбекистане,
И на старых машинах, угнанных из Германии и Японии.
Торгует польским и китайским барахлом
Сидит на вокзалах и в тюрьмах
Учит и лечит
Снимает и прокатывает
Говорит и показывает
Глупости
Быстро пробегая мимо тещиного дома

Убивает и судит
Надзирает и наказывает
Плодится и размножается
Хоронит, хоронит, хоронит
Немного рожает

Пишет в жёлтые газеты, звонит на радио,

Выступает в Доме-2 и Камеди Клаб
Смотрит новости по госканалам

Служит в армии
Воюет в Чечне
По призыву и по контракту
Курит, колется и бухает
Купается и загорает
Проектирует и строит
Даёт взятки; сидит в Интернете;
Ругается на кухнях

Выходит на улицы с красными флагами
Выходит на улицы со свастикой на рукаве
Дерётся в подворотнях, едет с мигалками,
Униженно предъявляет документы,
Бьёт в пах и бьёт наотмашь,
Плачет и хохочет, говорит анекдоты,
Проклинает и одобряет
Как в старые времена
Не сажает дерево
Не строит дом
Не воспитывает сына

А если ей кажется, что она это делает,
Так это ей только кажется,
Передерживается, как радужка,
Распадается

Уже давно с трудом понимается,
Зачем ей одна шестая часть суши
Ну ладно, одна седьмая,
Без Прибалтики и Грузии,
Украины и Средней Азии,
Но остальной Кавказ не отдадим,
Зачем ей, к примеру, Сибирь,
Где от одного до другого города
Численностью 500 тысяч жителей

Надо ехать 500 километров.
Ермак и Екатерина
Боролись за природные ресурсы
Под прикрытием православия, это понятно,
Это вам скажет любой историк колонизации.
Но мы-то, мы-то?
Повидаться с товарищами
На выходные
За 300 км — говно вопрос.

Я пишу за нацию документы
Строчу донесения

Как летала с фашистами одним самолётом
Не во сне и не бомбить Сталинград.
Из Кенигсберга (Калининграда) в Москву.
С родными, русскими фашистами.

У них в Кениге была сходка
Лет им по двадцать пять—тридцать
Одеты в Burberry и Lacoste
Манагеры среднего звена
Маленькие русские бюргеры

Сперва шифровались
Но вели себя нагло
В аэропорту всех расталкивали
В самолёте заводили себя алкоголем
Я думала: если навернёмся —
Поделом.

Не навернулись.
Напротив, я узнала
Много нового:
Что никакого Холокоста не было
И что русские фашисты ведут в Интернете
Бурную переписку с израильскими.
У них одни цели:
Национальная чистота в каждой стране.
Если они победят на выборах,
В мире настанет всеобщее спокойствие.

Нация, ты, стыдно сказать, деточка,
Совсем себя потеряла.
Уж и московские мелкие служащие
Вынуждены просить убежища
Не в мире труда и капитала,
А в мире каких-то мёртвых чужих паяцев.

Нация за меня отдаёт честь
Ездит в метро и на маршрутках
Ходит в театры и на мюзиклы,
Её взрывают и травят газом,
Каждый день берут в заложники,
А она как будто не чувствует

Развлекается и работает бухает и курит
Жрёт и гадит дерётся и любит
Плачет на плечах дорогих

Я ничего этого не делаю.
Я пишу днём, пишу ночью
Пишу утром, пишу вечером,
Когда хожу, курю, ем, пью, гажу,
Когда сплю

Произвожу ей смыслы
Которыми она могла бы питаться,
Если бы ела буквы

Ещё она молится,
То есть ходит в церковь
Я тоже молюсь и тоже хожу в церковь
Но мне кажется, не потому же, что нация.

Что нас объединяет?
Пушкин? Он стоит на площади,
Под которой нацию взрывали.
Лермонтов? Он воевал на Кавказе

В карательных отрядах,
Как и сейчас воюют.
Ленин? Он лежит в Мавзолее
И давно ничего не слышит.
Гагарин? Я вас умоляю:
Это мои родители на фотокарточках
В плащах из болоньи на демонстрации.
Некрасов и Маяковский? Нация их не знает.
Ещё скажите: Кузмин, Апухтин, Введенский, Хармс.
Крым летом? Я там была два раза.
Красная площадь? Веничка Ерофеев

С распоротым горлом.
Любовь к отеческим гробам?
Памятники братвы Весёлых девяностых.
Могилы близких? Но это — мои могилы.
Они на русской земле
Но и это меня не делает ровней
Нации. Кто она такая?
Путин по телевизору? Джи-восемь?
Джи — всего лишь одна из точек
Женского оргазма.

Ну давай, нация, раз ты баба, какого х.я
Не рожаешь национального героя
И сестру его национальную идею
Какого-нибудь шахматиста-еврея

И его брата
Писателя — нобелевского лауреата
Вратаря хоккея
Космополита-злодея
И Золушку под конвоем

Надо бы становиться немного добрее

Где твоя рация?
Какие твои позывные?

Такое стихотворение – длинное, недоброе, но лично мне показавшееся очень своевременным и лично нужным.

Ещё по поэтам. Лёха Никонов. Этот товарищ приезжал к нам в Киров, презентация его книги «Гербарий» состоялась в Галерее Прогресса прошлой весной. Но мне книги не хватило и, поскольку программа называется «Дай почитать», я в некоторых программах так и говорю: пожалуйста, если у кого есть, дайте почитать. И только этим летом в Петербурге мне удалось эту книгу поймать. Собственно, кто такой Лёха Никонов понятно.

На мой взгляд, это – одно из важнейших культурных событий прошлого года. Во-первых, живой поэт стихи читает, хотя это для Кирова не редкость, но Никонов – не только один из поэтов, он ещё и один из последних настоящих панков, находящийся действительно за пределами социума. Я достаточно давно слежу за тем, что с ним происходит, и этот человек воплощает идею о том, что жизнь поэта – это и есть его главное творчество, то есть то, как ты создаёшь свою биографию и есть твои произведения. У Никонова так и происходит: если он предельно радикален в своих поэтических формулах, то настолько же радикальны формулы его жизни.

Летом мне удалось попасть ещё на одно его выступление – акцию в Петербурге «Шесть альбомов за два дня». Собралась его группа  «Последние танки в Париже» и за два вечера они сыграли все свои записанные песни – с 1999-го по 2011 год. Надо сказать, что я был в шоке от того, что песни 2000-го года (альбом «ГексАген») сейчас звучат, будто он их написал, стоя на Болотной. Например, песня «Боже, храни Путина» сейчас звучит действительно свежо. Ну и, конечно, он революционер. В Кирове его спросили, когда будет революция, он сказал: когда будут возникать незарегистрированные политические партии. В общем, он абсолютно прав.

Он во многом оказался заложником своей панковской харизмы, потому что он очень долго боролся за звание поэта. В качестве рок-музыканта он стал популярен очень широко, группа «Последние танки в Париже» – лидер альтернативной российской музыки; он несколько раз пытался печатать книги, но они всё время тонули вне признания. Например, последний год он даёт очень мало своих концертов, но собирает аудиторию, выступая с чтением стихов. Те, кто был тогда в Галерее Прогресса, видели, что, действительно, на протяжении полутора часов, стоя, толпа слушала его стихи.

Описание: F:\Документы\Зеленая лампа\ПАВЛОВИЧ\2012.04.09 - Павлович Дай почитать\DSC_9138.JPGТолько мы имеем право отменять согласные.
Стихи всего лишь кайф.

Как музыка, архитектура, как живопись
и редкие, прекрасные минуты,
когда всё то, что называется культура -
хороший героин.
Всё остальное лицемерие и низость.
И эта близость к пониманию искусства,
всего лишь то, что называется приход
у наркоманов, но поэты,
которые умеют слушать век
всегда оказывались где-то
не там где каждый человек.
Они проваливались в яму
позорных рифм и пустоты стихосложения.
Но, ведь, стихи важнее всех людей!
О, дайте мне такую дозу,
чтоб ярче тысячи огней
сверкали строчки. Как угроза!
Я должен видеть это сам.
А я, как будто на коленях,
показываю небесам,
как тянутся мои видения
блестящей, разноцветной лентой.
Когда меня поставят к стенке
я буду им кричать, что это
так бесполезно, что едва
мне вышибут мозги -
мои несчастные, ужасные слова
кристаллизуются в стихи.

Вот это, мне кажется, – яркое представление о его поэзии. Он отрицает размер – и снова возвращается к нему, отказывается от рифмы – и снова возвращается к рифме. И почти все стихи Никонова – о стихах. Вначале меня это немножко раздражало, потому что в этом есть какая-то тавтология, но когда я столкнулся с его жизненным сюжетом, я понял, что в этом нет самолюбования, а для него, панка и аутсайдера, слово «поэт» носит почти ругательный характер. Понимаете, в этой среде всё, что имеет отношение как бы к высокому и литературному – это что-то почти табуированное. И когда он говорит «я – поэт» – это звучит как что-то очень нецензурное. И то, что он себя туда отчаянно позиционирует, – это очень важный человеческий акт.

Расправляясь с поэтической линией, я хочу показать удивительную книжку, но обойдусь без чтения стихов, потому что Егора Летова всё равно все знают…  В общем, Никонов по сравнению с Летовым ещё только учится. Если Никонов – последний российский панк, то Летов – это первый российский панк.
Хотя, по Артемию Троицкому, панк в СССР существовал всего два дня – на рок-фестивале в Новосибирске в 1986-м году, когда состоялось первое электрическое выступление «Гражданской обороны». Их повязали, Летова отправили в «дурку». И вот эти два дня был реальный чистый панк. Но это так и есть.

Летов, в отличие от Никонова, достаточно быстро понял, что революции в СССР не будет, и он занялся революцией в отдельно взятом сознании. В его последнем альбоме есть песня «Слава психонавтам», он занялся психонавтикой, не только в смысле психотропных веществ (кстати, в последние годы он от них благополучно ушёл, но странствованием внутрь космоса своего сознания всё равно продолжал заниматься во многом благодаря своей психоделической музыке).

То, что стал делать Летов – это очень странный феномен, потому что это один из самых сложных поэтов второй половины ХХ века. Количество культурных аллюзий, которые возникают на единицу количества слов – потрясающе. Даже его альбомы называются «Невыносимая лёгкость бытия», «Сто лет одиночества». При том, что это поэт, который стал символом уличной молодежи 1980-90-х. По поводу того, как эти две вещи сошлись вместе, написано достаточно много статей, но ещё нигде внятного ответа нет, кроме того, что это – человек из другого мира. И поскольку для меня загадка Егора Летова – это сюжет многих-многих лет, для меня огромным подарком оказалась книга «Автографы», которую выпустил в Новосибирске фонд «Сияние».

Это факсимиле его рукописей, собственно говоря, его черновики. И тут, глядя как он зачеркивает слова и подписывает другие, как он переставляет местами строчки и как аккуратно…  Например, у него есть песня «Офелия». И он на нескольких страницах подбирает к ней эпитеты: нелепая, прилежная, далёкая, спокойная, прозрачная, забавная, хрустальная, послушная (подчёркнуто), беспечная, нарядная, вечерняя, любимая, влюблённая, счастливая, прекрасная (обведено кружочком) – это всё эпитеты к одному-единственному слову «Офелия». Возникает как бы случайный поток сознания в процессе долгой кропотливой работы…  Собственно, тут много фотографий…

Вопрос из зала: Где Вы покупаете книги?

Б. Павлович: Почти все книги я покупаю в книжном магазине «Фаланстер», у которого есть очень простая политика: книг должно быть много, но зато они должны дёшево стоить – очень хороший принцип. Вообще, Борис Куприянов, которого «Русский репортёр» включил в десятку людей, которые меняют российскую культуру к лучшему, имеет прямой выход на абсолютно все независимые российские издательства. Егор Летов из Омска, его вдова собрала материалы и поэтому издательство новосибирское. Тираж 1000 экземпляров, и они есть обязательно в «Фаланстере».

Из другой совсем оперы книжка «Формулы страха. Введение в историю и теорию фильма ужасов». Её написал Дмитрий Комм, ленинградский кинокритик, читает лекции по истории кино, много пишет для искусства кино, для сеанса, для газеты «Панорама ТВ» с еженедельной телепрограммой – он действительно фанат кино. И как многие фанаты кино он любит не Сокурова, а всякую… чушь. Он большой любитель и специалист по кинотрэшу. В частности, по гонконгскому кино и по фильмам ужасов. Его книгу я с удивлением прочитал как детективный роман. Он открывает глаза на совершенно альтернативную историю кино. Мы привыкли, что история кино – история драмы: «Рождение нации», «Касабланка», «Малыш» Чарли Чаплина, «Огни большого города», «Гражданин Кейн» и далее. Хотя, на самом деле, кино родилось из фильмов ужасов: «Кабинет доктора Калигари», «Носферату. Симфония ужаса», прекрасные фильмы Мурнау, немецкий киноэкспрессионизм, ну и, конечно, «Андалузский пёс» Бунюэля и Сальвадора Дали с разрезанием глаза опасной бритвой. И Дмитрий Комм говорит такую сильную и простую вещь: в искусстве главное не «что», а «как». Потому что даже «что» в искусстве является материалом. И кино, к сожалению, достаточно быстро забыло, что оно – «как» и начало рассказывать истории. Потому что даже насквозь формальный Голливуд нынешних блокбастеров тоже рассказывает истории. Другое дело, что рассказывают их достаточно однообразно, и нам кажется, что там всё форма, форма, форма. 3D – на самом деле это неправда, они всё равно рассказывают историю. С точки зрения формы они всё повторяются, повторяются, повторяются.

А что такое фильм ужасов? – говорит нам Дмитрий Комм. Это такой жанр, в котором важно исключительно «как», потому что нет ни одного человека, который усомнится, о чем фильм ужасов. О том, как некую группу героев пытаются убить некие представители зла, большая часть героев при этом погибнет, а одна блондинка останется. То есть, начиная смотреть фильм ужасов, мы практически всегда понимаем, что там будет – нас будут пытаться напугать.

Следовательно, зачем мы смотрим фильм ужасов? Да чтобы посмотреть, а как это будут делать. Поэтому как раз подлинный фильм ужасов – это и есть тот фильм, в котором важнее всего «как». Именно поэтому кино началось и подлинный киноязык отточился на немецком киноэкспрессионизме, на фильмах ужасов. Потому что, что такое подлинный фильм ужасов? Это попытка показать иррациональное. Подлинные мастера ужаса: Хичкок, Ардженто, Марио Бава никогда не показывают собственно то, что пугает, а создают нам условия, при которых наше подсознание вытаскивает из него всё то, чего мы сам боимся. Кроме всего прочего, по фильмам ужасов можно проследить ещё и историю социальных фобий ХХ века, например, очень интересно рассказывается о рождении жанра «зомби-фильма». В 1969-м году появляется фильм «Рассвет мертвецов» – первый фильм о зомби. Почему он появляется в 1969-м году? Потому что это – время социальных революций по всей Европе. Кто такие зомби? Это, собственно говоря, и есть рабочий класс, который вылез из-под земли и кого он пошёл драть? Кто всегда оказывается потерпевшим в фильмах о зомби? Американский обыватель. Например, это домик, в котором живёт добропорядочная семья и которую приходит разорвать на части кто? Серые люди в отрепье, рычащие и без особых культурных запросов – то есть пролетариат. Зомби-фильмы – это достаточно прозрачная аллегория конфликта пролетариата и зажиточного среднего класса. Пролетарская революция в действии. Ги Дебор для широких масс. Хичкок тоже вскрывает фобии своего времени. Ведь что такое фильм-нуар? Это материализовавшаяся «холодная война», страх, разлитый повсюду, страх некоего невидимого агрессора.

Описание: http://static.ozone.ru/multimedia/books_covers/1005455292.jpgЛично для меня Дмитрий Комм перевернул восприятие фильмов ужасов, я ему написал об этом, он страшно гордился, считал это главным комплиментом, потому что я сказал, что скачал почти все фильмы, которые он описывает. По большей части, конечно, понимаешь, что нужно быть киноведом, чтобы получать от этого удовольствие, потому что, как всегда, тенденция проявляется не в лучших образцах жанра (они жанр размывают). И поэтому, когда Комм пишет о фильме ужасов, он приводит в пример совсем невозможную «похабень», где жанровые рамки наиболее чисто очерчены: если уж зомби-фильм, так зомби-фильм. Но мне кажется, что такой периферийный взгляд на проблему важен.

Разговор о поэтах будет, конечно же, неполным  без Абая Кунанбаева.
Здесь я прочту, потому что, мне кажется, что этот текст я написал хорошо, потому что я писал его искренне, разозлившись:

«Одним из самых продаваемых поэтов этого лета неожиданно оказался Абай Кунанбаев, сборник избранных вещей которого выпустило московское издательство Альпина нон-фикшн. Казахский классик, символ национальной интеллигенции XIX века за несколько майских дней оказался символом свободы для интеллигенции российской. Всё началось с того, что Алексей Навальный написал в своем твиттере: «Нас с Удальцовым выпустили, едем на Чистые пруды к памятнику непонятному казаху». Вскоре хэштег «оккупайабай» оказался на топе упоминаний в интернете, а лагерь на Чистых прудах стал средоточием московской культурной элиты с публичными лекциями, уличными спектаклями и поэтическими чтениями. Эйфория коллективных гуляний прошла под воздействием поправок к закону о собраниях и митингах, а вот памятник непонятному казаху остался. Любопытство креативного класса было разбужено, и книга не заставила себя долго ждать.

Добро проходит быстротечно,
А зло в любое время вечно.
Надежды конь, как в дни былые,
Не рвется в выси бесконечно.
Вонзай ты хоть двойные шпоры,
Увяз в печали он сердечной.
Уйдешь в одну печаль и тут же
Их сонмы гонит ветер встречный.
Старик – летучий страж кочевий,
Кружа верхом, рыдает желчно.

Первый тираж разлетелся в московских магазинах за несколько дней, пришлось делать допечатку, причём сразу в десятикратном размере. Выяснилось, что мятежный дух не зря привёл толпы несогласных к Абаю Кунанбаеву. Его стихи пронизаны тоской по правде и подлинности, а социальный фон дикой степи позапрошлого века поразительно напоминает современный столичный ландшафт. Вот что Абай Кунанбаев пишет в своем главном труде – прозаических «Словах назидания»:

«Воровство в степи не прекращается. Будь в народе единство, не стали бы люди мирволить вору, который, ловко пользуясь поддержкой той или иной группировки, только усиливает свой разбой.

Над честными сынами степи чинятся уголовные дела по ложным доносам, проводятся унизительные дознания, загодя находятся свидетели, готовые подтвердить то, чего не видели и не слышали. И всё ради того, чтобы опорочить честного человека, не допустить его к выборам на высокие должности. Если гонимому ради своего спасения приходится обращаться за помощью к тем же негодяям, он поступается своей честью; если не идёт к ним на поклон – значит, быть ему несправедливо судимому, терпеть лишения и невзгоды, не находя в жизни достойного места и дела.

Вот так. Как всегда, правда на стороне поэта. Демонстранты собираются и расходятся, а поэтическое слово остается в веках. Может быть, Марш Миллионов стоило устроить только ради того, мы дали другу почитать еще одну книгу стихов – «Избранное» Абая Кунанбаева.  Листайте, думайте, обсуждайте:

Нас много, поддавшихся ходу вещей,
И мы, оступаясь, слабей и слабей.
Но тот, кто оставил бессмертное слово,
Не выше ли смерти душою своей?!
Земной суетой не заботиться как?
Для вечности бренность – негодности знак.
Но мира изъяны, увы, не познаешь,
Не следуя мысли, пронзающей мрак.

Бестолково учась, я жизнь прозевал.
Спохватился, да поздно. Вот он, привал!
Полузнайка — я мнил себя мудрецом
И заносчиво ждал наград и похвал.
Остальных мечтал за собою вести,
А они меня сами сбили с пути.
Я — один, а наглых невежд не сочтёшь,
И нелепые шутки ныне в чести.
Ни друзей у меня, ни любимой нет.
Я устало пою на исходе лет.
О, каким необъятным казался мир
Той порой, как встречал я жизни рассвет!»

Ну, можно говорить только о том, что добро проходит быстротечно, а зло «в любое время вечно»…

Об этой книге я рассказывал буквально на прошлой неделе – «Священная болезнь» Давид Б. Это комикс. Но это не комикс, это жанр, который совершенно отсутствует в нашей культуре – графический роман. Обычно у нас комикс – это либо детская литература, либо литература жанровая/развлекательная. А «Священная болезнь» – это действительно роман, история семьи, автобиографическая история. Вот это главный герой (показывает), а это его брат, который болен эпилепсией. И, собственно говоря, священная болезнь есть эвфемизм эпилепсии.

Оригинальное французское название «Восхождение великого зла». Так во врачебной практике называются эпилептические припадки. Это история 30 лет семьи, и как в 10 лет у этого брата начались эпилептические припадки, которые постепенно стали учащаться. И дальше, с 1965-го по 2000-е годы идёт история Франции, история семьи, где есть младший брат, еще более младшая сестра, мама и папа, они вместе возят мальчика к разным целителям, по больницам шатаются. Главный герой постепенно становится художником (это буквально автобиографическая книга). Я долго искал, откуда растут ноги у этого романа, и мое предположение – «Капричос» Гойя. То есть, когда картинка и подпись являются взаимодополняющими величинами. Вполне реалистическая история постоянно сопровождается всевозможными химерами, скажем, когда припадок – это мальчика начинают пожирать страшные черные чудовища, змеи, призраки. Например, когда описывается умирающий дедушка, автор пишет, как его черты заострились, у него вытянулся нос, и вдруг ему показалась, что дедушка превратился в птицу, и мама очень переживала по поводу его смерти, считала, что в этом есть ее вина. И там такая картинка: стоит мама, сзади стоит дедушка, который похож на птицу, у него длинный-длинный нос, его нос пронзает маму, и выходит у нее из сердца. Графическая форма не упрощает роман, низводя его в комикс, а переводит роман в другую плоскость – детского визуального восприятия. Для меня это – совершенно новый жанр.

Реетта Ниемеля. «Сокровища лесных эльфов». Сейчас мы ставим по этой книге спектакль, через две недели премьера. Книга очень странная. Я читал, что о ней пишут на форумах, там было 2 варианта. Первый: купили, потому что уважаемое издательство «Детгиз»; книга ужасная, но дочка уже восьмой раз заставляет читать. Второй: купили книгу, прочитали – какая прелесть! Но дочке читать не стали, всё равно не поймёт.

Это – совершенно иной подход к детской литературе, возможно, если бы Хармса не посадили, у нас тоже сейчас была бы такая детская литература. Это, конечно, такой детский трэш:

«Енот-полоскун переехал жить в деревню. Дом, в котором он поселился, был небесно-синего цвета, а во дворе росло красивое дерево. Енот решил стать пчеловодом. И стал. Вскоре у него было так много мёда, что дверцы шкафов уже не закрывались. Тогда он взял тележку и отвез часть баночек с мёдом соседке Лисице. Лиса аж причмокнула от удовольствия. На свой день рождения Енот надул двадцать три воздушных шарика, похожих на сосиски. К нему в гости пришли все его друзья, даже королева пчёл и её медовые помощницы. Королеву звали Марьятта. На время праздника она сняла корону и положила на столик в прихожей, рядом с телефоном. Вечером ровно в пять тридцать пчёлки-помощницы проткнули своим острым жалом все воздушные шарики. Грохот раздался восхитительный! Все долго хлопали. А потом пробовали мёд, и каждый мог есть сколько захочется. И всем очень хотелось. За окном стоял ноябрь, и вся земля покрылась инеем».

Такие сказки. Я долго думал, на что это похоже, и меня осенило, что на сказки, которые сочиняет четырёхлетний ребенок. Это сочинение сказки вне законов литературы, но по законам детского внимания: а потом ноябрь; но зато подробно описывается, как королева пчёл положила корону на тумбочку, рядом с телефоном. И вот это соединение подробностей городской квартиры и странных зверей тоже говорит о том, что эти сказки сочиняются также сидя в квартире. Поэтому такие подробности в сказке появляются неслучайно. Книжка совершенно изумительная, картинки в ней тоже подсказывают, что всё это как бы детское творчество. Причем рисунки не детские. Они сделаны очень хорошим финским художником (показывает картинки).

Совершенно замечательно, что «Детгиз» эту книжку издал. И позволю себе небольшой спойлер: Реетта Ниемеля приедет к нам на премьеру вместе с Анной Сидоровой, и в детской библиотеке им. А. Грина мы будем делать презентацию её новой книги (которой у меня ещё нет), она её привезет, и это будет 20 октября в субботу. Приходите обязательно.

Ну, и, завершая краткий пробег по книжкам, я хочу сказать про Льва Рубинштейна, потому что сейчас это, наверное, самый любимый мой человек, который пишет на русском языке. Я прочитал рекордное количество книжек одного автора за единицу времени.

С Львом Рубинштейном произошла замечательная ситуация. Ну, вы все тут, конечно, знаете его как поэта, одного из основателей Московской концептуальной школы.  Лучший друг Дмитрия Александровича Пригова, автор знаменитых картотек, который писал стихи на карточках. Он был очень плодовитый, противопоставлял себя этому советскому номенклатурному поэтическому истеблишменту, этим нарочитым наивам карточек. И вдруг, в 2000-м году отрубает – Рубинштейн перестаёт писать стихи вообще. Перестает писать стихи и начинает писать огромное количество публицистических статей, чуть ли не по статье в день. И достигает в этом не меньше виртуозности, чем в этих своих стихах.

Первая книга статей называлась «Случай из языка». Поскольку он, как все порядочные поэты, понимает, что поэт занимается языком и ничем более, через язык диагностирует общество, Рубинштейн понял, что языковое творчество у нас очень опасно переместилось в социальную плоскость. Как Д’Аннунцио создавал какие-то химерические образы, а Муссолини сидел и записывал, так сейчас этим химерическим словотворчеством, к сожалению, занялось слишком большое количество людей вокруг. И поэтому Рубинштейн, как такой «санитар леса», занимается тем, что возвращает словам их исходные понятия. Словотворчество – не только в смысле появления новых слов, но «выстирывание» из слов старого смысла и «втирание» нового. В книжке «Словарный запас» у него целые подборки, посвященные словам.

Описание: http://www.bawsten.ru/xml_my_shop_new/img/389233.jpgНапример, что такое «народ»? и он долго и последовательно пытается вернуть нас к тому, что же такое народ. То есть на самом деле он занимается именно тем, чем и должен заниматься поэт. Просто он понимает, что уже не метафорами надо работать, слишком много метафор вокруг, мы в них тонем. Хочу зачитать два его небольших текста из последних: «Империя чувств».

«Хочется в соответствии с традициями классической литературы, на которой и из которой мы все так или иначе выросли, начать с прямой речи. Вот и я начну:

Это кощунство, святотатство, осквернение моего чувства, моей веры, моих идеалов, осквернение меня как личности, моего выбора на жизненном пути! Боль непроходящая!

Описание: F:\Документы\Зеленая лампа\ПАВЛОВИЧ\2012.04.09 - Павлович Дай почитать\DSC_9163.JPGЭто из показаний одного из потерпевших по делу Pussy Riot, то ли ключника, то ли свечника, то ли пасечника, то ли стрелочника - какая разница в данном случае. Он ещё и добавил к этому: "Тем, кто ещё не окреп в вере, трудно удержаться от желания отомстить!" Судя по нескрываемому желанию, он сам не слишком-то ещё окреп. Есть ещё резервы. Что же, интересно, будет, когда окончательно окрепнет?

Вы, конечно же, заметили, как в последнее время резко обострилась массовая чувствительность как отдельных граждан, так и целых коллективов?
Мы, похоже, живём нынче в стране тончайших, легко ранимых чувств, томных вздохов, взволнованных шёпотов, робких дыханий, ну и, само собой, трелей соловья – куда ж без трелей. Старый добрый стерновско-карамзинский сентиментализм стал как-то незаметно морально-эстетическим мейнстримом наших в общем-то суровых и практичных на поверхностный взгляд будней.
Каким трагическим греческим хором заголосили наши впавшие в чувствительность сограждане об оскорблении их чувств – самых разнообразных, но в последнее время в основном религиозных.

Они расчувствовались до такой степени, что взяли привычку необычайно возбуждаться буквально по любому поводу. Такая повышенная чувствительность, как известно, бывает свойственна лицам, переживающим переходный возраст. Но не совсем нормально, согласитесь, этот возраст переживать вечно.

Раньше их нежные чувства были куда менее подвержены травмам. Их чувства мужественно молчали в тряпочку в те времена, когда государство лихо взрывало храмы или устраивало в них овощехранилища, когда оно выстраивало их, таких чувствительных, в трехгодовую очередь за холодильником "ЗИЛ" или за ковром Ореховско-Гороховского комбината, когда оно загоняло их на открыто-закрытые партийно-профсоюзные собрания или строем выводило на ноябрьские и первомайские демонстрации, когда оно гоняло их по колхозам-совхозам собирать картошку под дружный храп сильно утомившихся тружеников села, когда заставляло их публично и, разумеется, искренне восхищаться литературным творчеством генеральных секретарей, когда оно посредством своих представителей на местах – от участкового милиционера до начальника ЖЭКа – беспрестанно унижало, оскорбляло и открыто обманывало людей.

Нет, никаких таких особенных чувств как-то не наблюдалось. Ну, разве что "чувство глубокого удовлетворения", с фатальной неизбежностью испытываемое ими при подробном ознакомлении с историческими решениями очередного или, пуще того, внеочередного июльско-декабрьского пленума. А других чувств - ни-ни.

Впрочем, это всё было давно, многие уже и забыли. А кто-то и вовсе этого не знает. И, между прочим, слава богу, что не знают. Хотя нет, неправда, всё это надо бы знать. Так, на всякий случай, как пелось в одной бодрой частушке.

А в новые времена разве чувствуют что-либо все те, кого автобусами возят по избирательным участкам, кого теми же автобусами свозят на казённые восторженные "путинги", чьи последние мозги выдувают сквозняками федеральных каналов и кому беспрестанно врут, причём от их же имени? Нет, никаких буквально чувств. Ни один, как говорится, мускул не дрогнет на коллективном лице коллективного тела. Полное спокойствие. Картина "Над вечным покоем".

Но когда вдруг что-то живое, а потому и всегда непонятное врывается в их жизнь, страшно разыгрываются различные чувства. В основном – чувство неформулируемой ненависти. И чем в меньшей степени эта ненависть рационально мотивирована, тем она сильнее и разрушительнее.

Описание: http://www.stengazeta.net/files/pictures/litetratura/2008/Rubinstein/portret-stand.JPGОсобую ненависть вызывает не ДУРНОЕ, а НЕПОНЯТНОЕ. Больше всего ненавидят то, чего "я бы ни за что не сделал и сделать не смог, потому что мне это никогда не пришло бы в голову". Убили и ограбили? Избили одного всемером? Получили взятку в полтора миллиона? Засунули бабушку в богадельню, чтобы оттяпать её квартиру? Подожгли соседский сарай? Вырубили лес? Перегородили на два часа улицу, чтобы дать проехать кавалькаде завывающих, как Змей Горыныч, членовозов? Грохочут ночью под окном асфальтоукладочной машиной? Нехорошо, конечно. Но ведь понятно. Да и кто бы на их месте...

 Ненависть тем сильнее, чем труднее формулируются её мотивы и причины. Ненависть и знание, ненависть и понимание, ненависть и способность к диалогу, ненависть и умение видеть себя со стороны – несовместимы. Чем она иррациональнее, тем она сильнее и глубиннее.

Ну, там, путины-гундяевы – понятно. Депутаты-шмепутаты – тоже. Всякие судьи-прокуроры, отключившие в себе всякое человеческое начало ради чисто технического исполнительского функционирования, – чуть менее, но кое-как тоже понятно.

 Но вот так называемые "простые люди", вроде бы лично не заинтересованные и, прямо скажем, более чем приблизительно информированные, которые надрывно и сладострастно призывают засудить, засадить, выпороть на площади, обмазать дегтем и вывалять в перьях. Что ими движет? Что их побуждает? Ну, не массовый же садизм? Хотя и кто его знает.

И эти прокурорско-судейские машины не посмели бы, конечно, давать полную волю своему казенному живодерству, если бы не поддержка такого количества чувствительных людей. Это с одной стороны. С другой же – все эти безмерно чувствительные всю свою чувствительность прекрасным образом засунули бы поглубже в одно известное место, как это они во все времена и делали, если бы не было начальственной отмашки: "Давайте, ребята, чувствуйте. Да как можно бойчей и звончей. Враг у ворот, ебенть".

Они как умеют мстят за свою никчемность, обездоленность, незапомнившееся детство, свою ненужность никому и себе самим в первую очередь. Но мстят они, конечно же, лишь тем, до кого могут дотянуться.

Кто все эти сверхчувствительные люди, у которых кроме хронического чувства оскорбленности обостряется ещё и небывалое чувство юмора и сатиры, когда они пускаются в рассуждения по поводу тех, кто сидит в тюрьме, кого избили в полиции, кого насильно разлучили с детьми или любимыми. Почему эта повышенная чувствительность начисто вытесняет способность к воображению, способность представить себя или кого-то из своих близких на месте другого?

И речь, конечно же, всё время ведется о "святынях", о чем же ещё. "Чувства миллионов верующих глубоко...".  Ага, глубоко. Ага, миллионов. Ну да, чувства, а что же ещё.

Миллионы не миллионы, но вообще-то их немало. Их, увы, много - тех, чью чувствительность насилие над отдельным человеком, унижение конкретной человеческой личности, надругательство над гражданскими правами и свободами не слишком-то задевает. Зачем? Их нежные чувства глубоко травмируются лишь любыми, даже самыми косвенными, даже воображаемыми посягательствами на знаки, символы, флажки, портретики, автоматические ритуальные жесты - на все то, что они, так и не вышедшие из состояния детского языческого фетишизма, именуют "святынями". Впрочем, потребность покинутого богом существа в "святынях", которые "каждый может обидеть", в общих чертах понятна.

Для современного человека тоже есть кое-что святое, и он тоже, представьте себе, кое-что чувствует. Для него священной является человеческая личность – её жизнь, её достоинство, её свобода. И эти ценности, абсолютные для современного цивилизованного человека, выношены и выстраданы в том числе и традицией христианской культуры. Это я утверждаю как нерелигиозный человек.

Не потому ли сама современность воспринимается некоторыми как грозная опасность для установившегося в наше время и в нашем месте порядка вещей. Вот что сказал один крупный чекистский чин, подверженный профессиональной амнезии, а потому начисто забывший о героическом прошлом своей конторы, много десятилетий с разной степенью успешности гнобившей церковь и, кстати, втаптывавшей в землю вполне реальные, а не симулированные чувства как верующих, так и неверующих.

Вот что он сказал, сокрушаясь по поводу "нападок на церковь", каковыми нападками в последнее время принято считать критическое отношение части общества к словам и деяниям высших чинов церковного ведомства. Вот что он сказал: "Эти нападки приобретают все более изощренный характер и нацелены в первую очередь на молодежь. Вместе мы сможем противостоять опасным угрозам современности и сохранить Россию великой и неделимой".

Всё правильно и понятно, и я даже и сам не раз высказывался на тот предмет, что мутная архаика в нерушимом союзе с приблатнённой властью всеми своими наличными конечностями отбивается от современности. И не только отбивается, но и в отчаянной своей обречённости прёт на неё, на современность, тупой, безжалостной, потной, пыхтящей свиньёй.

Тем, кто вырос при советской власти, до сих пор трудно привыкнуть к тому, что щит, меч, крест и кадило сваливаются во все более и более плотный и гомогенный ком. Что и понятно, если учитывать, что нынешняя власть испытывает потребность хоть в какой-то идейной подпорке, хоть в какой-то легитимности. А потому им так потребен кто-нибудь в напяленной поверх погон рясе, кто помахал бы кадилом над их "Мерседесом", над их массажным салоном с дополнительными услугами, над их увенчанной крестом нефтяной вышкой, над их парламентом, над их президентом.

А за современностью, в общем-то, никакой особой силы нет, если не считать, конечно, стоящие на её стороне неумолимые законы истории, которые хотя и фатально запаздывают, но все жё рано или поздно заявляют о себе даже в таком заброшенном пространстве, как наша несчастная страна, вечно выбирающая между "великостью и неделимостью" и "угрозами современности"».

Отсюда

И совсем крохотный постик Рубинштейна, в котором его ощущение языка неожиданно позволяет вскрыть суть процессов: «Вожака заклинило».

«Узнал новость, которая, честно говоря, не слишком меня поразила: после амфор, тигриц и ритуально-метафизических тушений лесных пожаров удивить нелегко.
Новость такая: "Президент попробует себя в роли вожака стаи выращенных в неволе стерхов".

Это-то как раз понятно. В смысле про "вожака выращенных в неволе". А чьего же еще вожака? Стать вожаком выращенных на воле ему вряд ли когда- нибудь светит.

А поскольку посредством многолетней мичуринской селекции выращенных в неволе не только много, но они еще и обнаруживают удивительную способность воспроизводиться уже в нескольких поколениях, то и определенные электоральные успехи этого "вожака", хотя и существенно подкрепленные фирменным чуровским чародейством, не кажутся такими уж дикими.

Во всяком случае, ничем иным невозможно объяснить собеседнику из, допустим, европейской страны, каким образом в огромном государстве, претендующем на заметную роль в мировых делах, президентом может стать такое очевидное убожество.

Все дело в "выращенных в неволе", разумеется.

Когда-то, видимо, в еще не слишком, судя по всему, блаженном детстве крепко засела в голове нашего героя мечта стать вожаком стаи. Хоть какой. Хоть волчьей, хоть журавлиной. А потому вся его поведенческая логика, вся стратегия и тактика полностью подчинены этой заветной мечте, ставшей навязчивой манией, разрушительной для него самого и небезопасной, мягко говоря, для окружающих.
Цельная натура, между прочим».

Отсюда

Мне кажется, что в текстах Рубинштейна сошлось всё то, зачем я читаю, происходит такая интеллектуальная санация организма. Потому что, с одной стороны, действительно, немотивированная злость, с другой стороны, дикий поток информации, с третьей стороны, желание всё-таки прекрасного. В Рубинштейне для меня все эти вещи сошлись, потому что: прекрасная форма, ясность ума и четкость позиции.

Ну и постскриптум. Странная книжка, называется «Искусство рассуждать о книгах, которые вы не читали». Об авторе, Пьере Байяре, не буду долго рассказывать, скажу о том, что в конце этой книги. Очень подробные и интересные разборы, как говорить о книгах, которые вы не читали. Автор приводит типизацию:

Книги, которые вы не читали и никогда о них не слышали; книги, которые вы не читали, но что-то о них слышали; книги, которые вы не читали, но знаете содержание; книги, которые вы читали, но забыли, о чём там.
Рецепт «Как себя вести» везде один: говорите смело, потому что ваш собеседник, скорее всего, тоже не читал. Но приводит он это к очень интересному и глубокому выводу: ложный стыд говорить о книгах, которые вы не читали, лишает вас радости творчества. Потому что, начиная говорить о книге, которую вы не читали, вы же невольно заново воссоздаете её, пользуясь своими знаниями о жанре, в котором написана эта книга, об авторе, если вы читали другие его книги, о возможных сюжетных коллизиях – и ты невольно совершаешь всю эту интеллектуальную работу, которую ты бы не произвел, если б просто пересказал прочитанное. И в конце идёт такая простая вещь: ну и, конечно, рассуждать о книгах, он не читал, может только человек, который прочёл много, много, очень много книг.

Программа моя называется «Дай почитать», поэтому мне кажется, что надо давать почитать, брать почитать, заставлять почитать, в общем, читать, читать и читать. Не проводя границу между электронным чтением, бумажным чтением, сочинительством, плагиаторством и прочим. Потому что, мне кажется, только в попытке найти слова для выражения своей позиции заключается разумная деятельность человека.

Наверное, на этом можно закончить мое представление лайф-версии программы «Дай почитать».
Спасибо.
(Аплодисменты)

Г. Макарова: Спасибо большое Борису Дмитриевичу, спасибо всем, кто пришёл сегодня. Я надеюсь, что Борис Дмитриевич нас всех заразил…

Б. Павлович: Да, это уж точно!

(Смех в зале. Павлович был простужен и с температурой)

Г. Макарова: …своей любовью к книгам, своей эрудицией, желанием читать книги. Напоминаю, что большее число тех книг, о которых шла речь, есть в абонементе.

Б. Павлович: Да, даже «Крылатый циклоп».

Г. Макарова: Поэтому обращайтесь. И напоследок я хочу Вам «дать почитать» книжку Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени». Она даже не библиотечная. У нас сейчас практикуется такая вещь: так как книг при подготовке к «Зелёной лампе» мало, читатели дают почитать свои любимые книги в библиотеку. Это одна из них. Читайте и приходите к нам 8 ноября, мы будем говорить об этой книге и других. Я думаю, что мы увидимся ещё много раз.

Б. Павлович: Ну, с Вами-то точно! Спасибо за внимание!

Г. Макарова: Спасибо всем!


 

Видеозапись встречи с Борисом Павловичем:

Ссылки:

Передача «Дай почитать» на радио «Эхо Москвы» в Кирове

В контакте

Борис Дмитриевич Павлович.

Родился 24 марта 1980 года.

В 2004 году окончил Санкт-Петербургскую академию театрального искусства по специальности "режиссер" (мастер - Г. Тростянецкий). Ставил спектакли в театрах Санкт-Петербурга, Таллинна, Саратова и других городов.

Автор нескольких пьес, победитель конкурса молодых петербургских драматургов.

В 2003-2005 гг. работал режиссером Государственного Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге.

В 2004-2006 гг. преподавал основы актерского мастерства в СПбГАТИ.

С 2006 года – художественный руководитель "Театра на Спасской".

С 2007 г. –руководитель Драматической лаборатории ВятГГУ

С 2011 г. – автор и ведущий передачи «Дай почитать» на радио «Эхо Москвы» в Кирове.

С 2011 г. – советник губернатора Кировской области по культуре.

«Дай почитать»

Абай Кунанбаев. "Избранное"
Аглая Соловьёва. "Я не люблю литературу"
"Азбука протеста", фотоальбом
Алекс Росс. "Дальше - шум. Слушая XX век"
Александр Боровский. «История искусств для собак»
Александр Введенский. "ВСЁ" Алексей Цветков. «Поп–марксизм»
Американские книжные магазины. Интеллектуальное состояние нации
Анатолий Гаврилов. «Вопль впередсмотрящего».
Анатолий Эфрос. «Чайка»: Киносценарий. Статьи. Записи репетиций. Документы. Из дневников и книг
Андрей Вознесенский. "На виртуальном ветру" Андрей Родионов. Стихи
Анна Плантажене. Новейшая биография Мерилин Монро. ЖЗЛ
Антон Коробейко "Как я выжил"
Артур Страдиньш. Лагерный дневник
"Блокнот Бенто. Как зарождается импульс что-нибудь нарисовать?"
Василий Авченко. «Глобус Владивостока»
Владимир Паперный. «Культура 2»
"Герои 90-х. Люди и деньги. Новейшая история капитализма в России"
Ги де Бор. «Общество спектакля»
Госнаркоконтроль
Давид Б. "Священная болезнь"
Даниэль Пеннак. «Собака Пес»
Джон Сибрук. Nobrow. Культура Маркетинга. Маркетинг культуры
Дмитрий Быков. «Гражданин поэт»
Дмитрий Воденников. «Здравствуйте, я пришел с вами попрощаться»
Дмитрий Комм. Формулы страха. Введение в историю и теорию фильма ужасов...
Дмитрий Озерский. Сборник стихов «Там, где»
Егор Летов. «Автографы»
Елена Фанайлова. «Русская версия»
Елена Шварц. «Габриэле д'Аннунцио "Крылатый циклоп"»
Захар Прилепин. «Санькя»
Интерпретация образа человека: опыт лингвистического описания собирательного образа жителей города Кирова. Сб статей
Иосиф Бродский. Рождественские стихи
Кетил Бьёрнстад.«Пианисты»
Кирилл Разлогов. «Мировое кино. История искусства экрана»
Книги о театре. Аристотель, Дзэами Мотокиё, Дени Дидро
Лев Рубинштейн. «Словарный запас»
Леха Никонов. «Гербарий»
Людмила Улицкая. «Человек попал в больницу»
Максим Кронгауз. «Русский язык на грани нервного срыва»
Михаил Салтыков-Щедрин. «История одного города»
Михаил Ходорковский и Людмила Улицкая, переписка. «Знамя», 2009 г. N10
Ник Хорнби. «Голая Джульетта»
Николай Заболоцкий. Полный сборник «Поэмы»
Олег Григорьев. «Красная тетрадь»
Олег Чиркунов. «Государство и конкуренция»
Питер Хёг. «Смилла и ее чувство снега»
«Поэтический путеводитель по городам Культурного альянса»
Предсмертные слова знаменитых людей
«Приобретение и развитие навыков рукописного письма», учебник
"Прошу, убей меня"
Пьер Байяр. "Искусство рассуждать о книгах, которые вы не читали"
Реетта Ниемеля. "Сокровища лесных эльфов"
Русский комикс. Сборник статей
Сергей Гандлевскй. «Бездумное былое»
София Азархи. «Модные люди»
София Куприяшина "Видоискательница"
Славой Жижек. «Искусство смешного возвышенного» и «О насилии»
Татьяна Дедова. Альбом «Старая Вятка»
Тоси Маруки. «Хиросима»
Умберто Эко. «Полный назад», сб. статей
Уолтер Айзексон. «Стив Джобс»
Фанатская библиография Уильяма Шекспира
Хайнер Мюллер. Проза. Драмы. Эссе. Диалоги
Цензура. Запрещенная литература
«Шапито-шоу», лит. сценарий
Шел Сильверстайн. «Лафкадио, или лев, который отстреливался»
Элеонора Головина. «Трудности современного словоупотребления»
Эраст Кузнецов. «Медведь летит - хвостом вертит» - рассказы о художнике Юрии Васнецове
Юрий Норштейн. «Снег на траве»

Отзывы к новости
Назад | На главную

џндекс.Њетрика