Версия для слабовидящихФилософ Алексей Боровой и другие политические ссыльные в Вятке советских лет
В.Д. Сергеев
Тема вятской политической ссылки советских лет совершенно не разработана, хотя представляет немалый интерес.
«У Вас в Вятке живет Алексей Алекс. Боровой, бывший член комитета по увековечению памяти П.А. Кропоткина, очень талантливый и крупный человек. Если не знакомы – рекомендую с ним познакомиться», – писала в 1929 г. Н.А. Чарушину жена ветерана «Народной воли» М.П. Шебалина Мария Осиповна1.
Алексей Алексеевич Боровой (30.10. 1875, Москва – 21.11.1935, Владимир) – видный теоретик анархизма начала ХХ в. По окончании юридического факультета Московского университета он читал там лекции. В 1904 г. во время командировки во Францию стал приверженцем анархизма. Лекции Борового об анархизме в годы первой русской революции принесли ему огромную популярность. За одну из них его подвергли месячному аресту. В 1910 г. Боровой издал книгу «История личной свободы во Франции», представив её на соискание ученой степени магистра полицейского права, однако защитить диссертацию не удалось из-за уничтожающего отзыва одного из рецензентов. Боровой привлекался к судебной ответственности за руководство издательством «Логос», выпускавшим книги по анархизму.
Идеалом анархизма Алексей Алексеевич считал безграничное развитие человека и безграничное расширение его возможностей. Себя он именовал сторонником «романтического» анархизма. После падения самодержавия Боровой читал лекции на юридическом факультете Московского университета, занимался изданием своих работ по теории анархизма, в 1918 г. стал членом инициативной группы «Московского союза идейной пропаганды анархизма». В следующем году слушатели Коммунистического университета предложили Боровому участвовать в публичном диспуте «Анархизм против марксизма», в котором оппонентом ему предполагался сам Н.И. Бухарин. Однако большевистское руководство запретило проведение диспута. С осени 1922 г. педагогическая деятельность Борового постановлением Главного учёного совета Московского университета была запрещена по причине его активного сотрудничества в анархистских организациях и выступлений с лекциями по теории и истории анархизма.
Отлученный от преподавания Боровой работал экономистом-консультантом на Московской товарной бирже. В 1921 г. он стал одним из учредителей Всероссийского комитета по увековечению памяти П.А. Кропоткина, с 1923 г. – активным участником работы Кропоткинского музея в Москве, где возглавлял анархистскую секцию. В 1926 г. Алексей Алексеевич ушёл из музея вместе с другими анархистами, обвинив музейное руководство в целенаправленной политике по запрету анархической агитации.
С 1927–1932 гг. Боровой отбывал ссылку в Вятке, где работал старшим экономистом Вятского смоллессоюза, а затем был переведен во Владимир.
Несомненно, общаясь с Н.А. Чарушиным, Боровой интересовался его знакомством с Кропоткиным. Ранее по просьбе В.Н. Фигнер Чарушин рассказал о встречах с «князем-анархистом». Потомок Рюриковичей и будущий идеолог анархизма в начале 1870-х годов запомнился Николаю Аполлоновичу таким: «Небольшого роста, но хорошо сложенный, с огромною русой бородой, доходящей чуть не до пояса, с живым и выразительным взглядом и умным лицом, Петр Алексеевич, благодаря своей необыкновенной простоте, живости и искренности, сразу же завоевал общие симпатии и полное доверие к себе. В тюрьме с Кропоткиным встретиться мне не было суждено, затем после своего побега, он уехал за границу, а меня увезли на далёкую Кару. И только почти через 45 лет я снова встретился с ним в Петрограде летом 1917 года, когда посетил его на даче за Чёрной Речкой. Понятно, что за этот долгий промежуток времени он сильно изменился, седина была и на голове и в бороде, черты лица как бы расплылись, а здоровье, видимо, значительно пошатнулось. Говорил он со мной полушепотом (жаловался на простуду), хотя собирался в тот же вечер выступать на одном солдатском собрании. Несмотря на его недомогание, встреча была сердечная. Та же простота, приветливость и задушевность, что и была раньше. Вспоминали далёкое прошлое, затем он перешел к современным делам, говорил о германском и английском рабочем движении, причем, к характеру первого относился с видимым несочувствием за его планировку перестройки общества сверху вниз, и с несомненным сочувствием к характеру английского рабочего движения, где он видел нечто обратное в лице его производственных и иных рабочих организаций (снизу верх), полагая, очевидно, что таким же порядком будет закончен и весь процесс перестройки общества при наличии уже приобретенных навыков и выработанной практикой соответствующей психологии». Встреча вышла сердечной, но она оказалась и последней. «Больше я с Кропоткиным уже не встречался»2. Думается, что эти строки Н.А. Чарушина дополняют образ «апостола русского анархизма».
Людей, подобных Чарушину, Алексей Алексеевич во Владимире, похоже, не сыскал. В письме Николаю Аполлоновичу с нового места ссылки он мечтал о возвращении в Вятку: «Читаю я горы, и жалкая владимирская библиотека накануне издыхания. Что буду после делать – ума не приложу». Угнетал Борового убогий быт. «Ели на вокзале – очень невкусно, жидко (без мяса) и дорого… Не раз вспомянешь Ваши лукулловские угощения»3. (Вряд ли чарушинские угощения были лукулловскими, но Алексей Алексеевич ценил теплоту дома Николая Аполлоновича. Сам же Чарушин писал ветерану «Народной воли» Ивану Ивановичу Попову о рекомендациях врачей «сохранять умственный и моральный покой», прибавив: «Сижу, конечно, на диете. Мяса ни-ни. Не соблюдать эту диету, когда нередко никаких продуктов нет, довольно мудрено»4).
«Моральный покой» Чарушина виден из другого письма Попову (22.09.1930): «В мою однообразную и тихую жизнь вклинился совершенно непредвиденный эпизод. На днях на мою квартиру был сделан неожиданный налет. Но продолжительный и тщательный осмотр моей корреспонденции, рукописей, заметок и всего прочего не дал абсолютно ничего. Я склонен даже думать, что обстоятельное знакомство с моим письменным столом не могло не вызвать некоторого конфуза и стыда за сделанный налет у самих обследователей, которые, кстати сказать, все время были корректны и вежливы. Измаяли же они нас своим шестичасовым визитом изрядно. Что за причина этого налета – решительно не знаю и отказываюсь понимать»5.
А причина проста – власть предержащие не могли простить Николаю Аполлоновичу его поведения в 1917 г. Ведь ещё в десятилетний юбилей октябрьских событий в книге «Октябрь и гражданская война в Вятской губернии» приводились строки о Чарушине из его характеристики, данной специальной комиссией губкома ВКП (б): «Что же представляет этот “всеми уважаемый старец”? Достаточно вспомнить, что Чарушин Н.А. стоял во главе “Вятской речи”, каждодневно поливавшей грязной ложью и гнусной клеветой большевистскую партию, хихикавший над первыми шагами советской власти, открыто призывавший к восстанию против “большевистских узурпаторов”. Этот же Чарушин, 70-летний народоволец, когда пролетарская власть поставила его перед рабоче-крестьянским судом, заявил: “Мое отношение к власти народных комиссаров отрицательное, она является моровым поветрием”»6. В 1929 г. в предпраздничном номере «Вятской правды» (6 ноября) появилась карикатура на Чарушина с претензией на остроумие: он изображён у разбитого корыта с надписью – «Верховный Совет». Помимо всего, незваные гости (не о таких ли писал Осип Мандельштам: «…Трое славных ребят из железных ворот ГПУ»?), возможно, надеялись обнаружить в чарушинской квартире какие-либо документы, относящиеся не столько к деятельности вятских «верховников», сколько к более поздним временам? А может, подозрения обыскивающих не были лишены основания? Тем более что ветеран-народник общался с политическими ссыльными, среди которых находился и А.А. Боровой.
Политические ссыльные советских лет тянулись к Н.А. Чарушину так же, как и в дореволюционное время, зная о его участии в народническом движении и газетной работе в Вятке 1900–1910-х гг. Николай Аполлонович не мог равнодушно относиться к тому, что творилось в стране. Его сын Владимир Николаевич на допросе в 1939 г. в НКВД говорил: «В период 1925–1926 годов в Вятку было сослано большое количество ссыльных, преимущественно эсеров, которые в очень скором времени стали бывать у моего отца. Я часто присутствовал при этих разговорах. Разговоры, в основном, были на политические темы, на тему о том, что происходит сейчас в СССР. Эти разговоры усугубляли мое отрицательное отношение к мероприятиям советской власти»7.
В одном из писем, посланном из Владимира, Алексей Алексеевич с благодарностью написал Чарушину: «Я сохраняю в себе с большим чувством Ваш образ»8. Но грустные размышления владели Боровым. В декабре 1934 г. он известил Николая Аполлоновича о письме, полученном от В.Н. Фигнер («слишком веселое») с предложением ему ехать («с квалификацией моего поведения “преступным”») в Алма-Ату, Ванкарем и т. д.9 Невесёлый юмор Веры Николаевны понятен. Алма-Ату она назвала неслучайно, ведь туда выслали Л.Д. Троцкого. Ванкарем же – селение на берегу Чукотского моря.
После отъезда Борового во Владимир, Чарушин сообщал Фигнер: «Вы хорошо сделали, что вспомнили о Боровом. Он, бедный, несмотря на близость Москвы и наезда к нему близких людей и приятелей, все же, видимо, изрядно скучает. Он давно уже без работы и живет на средства брата, что его немало тяготит. Но нет худа без добра: за это время он закончил свой труд о Достоевском и написал свои воспоминания, которыми, видимо, остался доволен. Но устроить издание Достоевского ему не удалось. Не знаю, удастся ли это сделать с воспоминаниями»10.
Жизнь Алексея Алексеевича завершилась во Владимире, но похоронен он был в Москве. Книга о Достоевском не увидела свет, так же, как и воспоминания «Моя жизнь», описывающие период до 1917 г. Архив философа-анархиста хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства.
В настоящее время интерес к личности и творческому наследию А.А. Борового возрастает. Примером тому биографические сведения о нём и публикация фрагментов книги «Анархия» (М., 1918) в 4-м томе «Антологии мировой политической мысли» (М., 1997).
Из ссыльных, посещавших Николая Аполлоновича, Владимир Чарушин назвал Бориса Дмитриевича Фёдорова, состоявшего некогда в рядах партии народных социалистов, и Бориса Ивановича Зеленова, в прошлом эсера11. Вынужденный покинуть Вятку, Фёдоров в сентябре 1929 г. писал Чарушину из Нижнего Новгорода, что не может привыкнуть к новому месту жительства: «…Почти ни с кем не встречались, нигде ни у кого не бывали. Сравниваю все это с Вяткой; сейчас более чем когда-либо, ощущаю ту избалованность людским отношением, которое выпало на нашу долю в Вятке. С каким удовольствием сел бы я в котельничский поезд и поехал бы в Вятку, чтобы увидеть Вас». Подпись под письмом краткая – «Фёдоров-кариец». В другом письме он известил Чарушина о том, что закончил приготовление к печати писем Н.Ф. Анненского периода его ссылки и поднадзорного жития в 1880-х гг.12 Б.Д. Фёдоров в 1920-х гг. сотрудничал в вятской печати. Известны его публикации о В.Г. Короленко в столичных изданиях. В Нижнем Новгороде он участвовал в подготовке к печати дневников Короленко. Среди книг Н.А. Чарушина сохранилась книга Фёдорова «Из ранних дневников В.Г. Короленко» (М., 1925) с надписью на титульном листе: «Николаю Аполлоновичу Чарушину за великую нравственную поддержку. Б. Фёдоров. Вятка, 31.03.1925 г.»13
На рубеже XIX–XX вв. социал-демократка К.И. Захарова отбывала ссылку в г. Орлове Вятской губернии вместе с В.В. Воровским, Н.Э. Бауманом, А.Н. Потресовым. 10 июня 1922 г. она приехала в Вятку навестить мужа Сергея Цедербаума, брата Ю.О. Мартова, который отбывал здесь ссылку. Но на вокзале Захарову и встретившего её мужа задержали, поставив в вину Захаровой, что она приехала в Вятку, «будучи обязана подпиской о невыезде из Москвы органами ГПУ… Свою поездку в г. Вятку она объясняет исключительно только навещением больного мужа, находившегося там в адм. ссылке, что никакой партработы она там не вела и таковую не ведет с момента ее последнего ареста в 1921 г. …По проверенным же агентурным данным… видно, что она, Цедербаум, является одним из вдохновителей РСДРП в Москве, ее квартира служила местом собраний, получений и распространений всех новостей, как заграничных, как и местных, где даются указания и инструкции партработы отдельным лицам и местным организациям, что ее поездка в г. Вятку была связана и с партийными делами». Клавдия Захарова «все время возмущалась, указывая на 20-летнюю работу, каждый раз подчеркивая, что не видела таких глумлений со стороны жандармского управления, указывая на то, что задержка ее безосновательна»14.
Подозрения чекистов были обоснованы. С.О. Цедербаум на допросе в 1938 г. показал: «В конце 1922 г. я был арестован и выслан в гор. Вятку, где немедленно связался с отбывающими ссылку меньшевиками: М.А. Давидовичем, А.М. Добриковым, Е.Б. Засимовичем и другими в количестве 20–25 человек. Поставив своей задачей сохранить этих ссыльных, я регулярно их собирал для обсуждения текущих политических вопросов. Такие собрания происходили почти еженедельно. На одном из них обсуждался вопрос об обратном вступлении партии меньшевиков во 2-й Интернационал (после ликвидации Венского), где было принято решение за вступление во 2-й Интернационал. Кроме этих вопросов, на собрании обсуждались статьи из “Социалистического вестника”, который я получал из Москвы. За время пребывания в Вятке я переписывался с заграничной делегацией, которой также сообщал о решении вятской группы вступить во 2-й Интернационал»15.
Из эсеров в вятской ссылке находился Аркадий Иванович Альтовский (1880–1975), проходивший по показательному процессу социалистов-революционеров в 1923 г. как партийный активист. На суде он заявил, что большевики «превратили всю Россию для народа в огромную каторжную тюрьму». Альтовский в числе 22-х подсудимых был приговорен к смертной казни. После пересмотра приговора отбывал тюремный срок, а потом ссылку в разных местах, в частности, в Вятке, после чего попал в лагерь в Коми АССР. Он был единственным из участников процесса, пережившим ГУЛАГ16.
Н.А. Чарушин как ветеран-народник в советские годы общался более со ссыльными эсеровского толка, а не социал-демократического с меньшевистским оттенком. Возможно, в вятской ссылке Альтовский знал Чарушина, но документальных подтверждений этому нет.
Примечания
1. РГАЛИ. Ф. 1642 (Н.А. Чарушина). Оп. 1. Ед. хр. 82. Письмо М.О. Шебалиной Н.А. Чарушину 19.10.1929.
2. Там же. Ф. 1185 (В.Н. Фигнер). Оп. 1. Ед. хр. 817. Письмо Н.А. Чарушина В.Н. Фигнер 03.01.1924.
3. Там же. Ф. 1642. Оп. 1. Ед. хр. 13. Письмо А.А. Борового Н.А. Чарушину 19.02.1933.
4. Там же. Ф. 408 (И.И. Попова). Оп. 1. Ед. хр. 26. Письмо Н.А. Чарушина И.И. Попову 03.08.1931.
5. Там же. Письмо Н.А. Чарушина И.И. Попову 22.09.1930.
6. Октябрь и гражданская война в Вятской губернии. – Вятка, 1927. С. 104. Составители этой книги, поименовав Н.А. Чарушина народовольцем, хотя в «Народной воле» он не состоял, тем самым оказались на уровне компетенции царского жандарма П.Г. Курлова, который назвал Чарушина «соучастником в цареубийстве», хотя высланный после «процесса 193-х» на карийскую каторгу, тот никоим образом не мог участвовать в трагедии 1 марта 1881 г.
7. Архив УФСБ по Кировской области. СУ-55-77. Л. 174. Тогда же В.Н. Чарушин рассказал о бывшем эсере Н.И. Крестьянинове, который вёл с отцом у них в доме антисоветские разговоры. (Там же. Л. 168). Это тот самый Никодим Крестьянинов, схваченный после перестрелки боевиков-эсеров с полицией и солдатами в Вятке 18 декабря 1905 г. Впоследствии он стал известен как один из разоблачителей провокаторских деяний Евно Азефа.
8. РГАЛИ. Ф. 1642. Оп. 1. Ед. хр. 13. Письмо А.А. Борового Н.А. Чарушину 18.12. 1933.
9. Там же. Письмо А.А. Борового Н.А. Чарушину 03.12.1933. (Дата письма интересна, как и тональность письма В.Н. Фигнер. Не связано ли это с только что происшедшим убийством «великого гражданина» и «трибуна революции» С.М. Кирова, а соответственно с предчувствием похолодания политического климата в стране?)
10. Там же. Ф. 1185. Оп. 1. Ед. хр. 817. Письмо Н.А. Чарушина В.Н. Фигнер 20.12. 1934.
11. Отец Б.И. Зеленова – Иван Константинович Зеленов исполнял обязанности редактора чарушинского «Вятского края» в конце декабря 1906 г. Жена Бориса Зеленова была дочерью известного историка литературы и критика В.Е. Чешихина-Ветринского, отбывавшего в 1896–1899 гг. ссылку в Глазове.
12. Николай Федорович Анненский – один из основоположников статистики в России, народник, общественный и литературный деятель, оказавший огромное влияние на младшего брата – поэта Серебряного века Иннокентия Анненского. В 1887–1895 гг. он заведовал статистическим отделом Нижегородского губернского земства, который стал при нем настоящей школой земской статистики. Вместе с В.Г. Короленко Н.Ф. Анненский объединял нижегородскую интеллигенцию.
13. Петряев Е.Д. Записки книголюба.— Киров, 1978. С. 214–125.
14. Меньшевики в Советской России: Сб. док. / Под ред. А.Л. Литвина.— Казань, 1998. С. 161–162.
15. Там же. С. 210.
16. Янсен М. Суд без суда. 1922 год. Показательный процесс социалистов-революционеров.— М., 1993. С. 133, 215.
