Версия для слабовидящихAlam mater 1930-1940-е годы
\Е. А. Мильчаков
Альма матер переводится с латыни, как "кормящая мать". Кормящая, в основном, духовной пищей. Такой "кормящей матерью" для меня являлась Герценка, с которой я связан накрепко.
Ещё бы - ведь первые двадцать лет я прожил в библиотеке, в комнатке под крышей главного корпуса. Но суть даже не в этом, а в обществе, которое собиралось у нас с завидным постоянством. По крайней мере, до 1938 г. наше жильё было своеобразным клубом литераторов, врачей, учителей...
Было бы большим преувеличением назвать комнатушку салоном - меблировка и площадь не те! Но по сути это был действительно литературно-художественный салон.
Лучшего места для встреч не найдёшь. Никаких соседей, никаких помех. Иной раз сиживали до утра.
Литературные новинки, стихи, картины, фотографии... Темпераментные споры.
Тёплыми вечерами уходили в парк и там продолжали разговоры, мешая разве, только грачиным семьям, недовольно ворочавшимся во сне в своих гнёздах.
Рабочая неделя тогда была шестидневной, но вечерами, каждую субботу приходили Л. М. Лубнин, А. М. Перевощиков, Н. Ф. Васенев, С. А. Уланов, М. М. Решетников, С. К. Шихов, В. В. Колобов, Л. В. Дьяконов... Гостями их трудно было назвать - они были как родня. Реже появлялись Д. Н. Шевнин и А. И. Алдан-Семёнов.
Среди завсегдатаев, как изюминки в хлебе, вечеровали молодые дамы и девы, тянущиеся к поэзии. Симпатичная Татьяна Гончарова, за которой все ухаживали и которой посвящали свои стихи, категоричная Татьяна Суханова, жеманная, губки бантиком, учительница Галина Коршунова... Одни из завсегдатаев были громогласными, как Семён Уланов, другие - молча просиживали весь вечер в уголке. Леонид Дьяконов уже в то время считался энциклопедистом и мог прокомментировать любую тему. Поздним вечером Николай Васенев, Лев Лубнин и Семён Уланов отправлялись в дежурный физприборовский магазин за снедью и "напитком" для подкрепления сил.
В основном разговоры велись о поэзии. Все считали себя стихотворцами, были необычайно плодовиты и читали своё, своё... Дмитрий Шевнин (горбатенький, певший в церковном хоре и сам себя величавший - Димми) читал стихи про туманный Альбион и грустную Мэри. Михаил Губергриц громыхал программными стихами под Маяковского. Алексей Мильчаков предлагал аудитории лирические стихи о цирке, театре, природе... Михаил Решетников, писавший под псевдонимом "Эмэр", доставал из громадного портфеля "о двух замках" переводы с удмуртского, а на "верхосытку" угощал слушателей прозой с "достоевщинкой". Дамы декламировали Э. Багрицкого, М. Голодного, П. Антокольского, А. Ахматову, М. Цветаеву...
В общем, те, кто считал себя причастным к литературе, не могли обойти Герценку, они тянулись к ней и к нашей скудно, по-спартански обставленной комнате. Многие из них стали известными писателями и поэтами не только в нашей области, но и в России. Во многом их становлению способствовала библиотека им. А. И. Герцена.
Перед войной мы переехали из главного здания библиотеки во флигель, где разместились абонемент (выдача книг на дом), детский отдел, а в полуподвале - переплётная мастерская. А ещё во флигеле жили работники библиотеки и выпускники библиотечного техникума.
У нас - большая комната наверху, разгороженная ширмой и длинный коридор с одиноким водопроводным краном. Под раковиной ведро, которое удивительно быстро наполнялось и его надо было выносить в помойку. Я всегда негодовал по этому поводу, потому что "вынос" ведра был моей обязанностью.
А ещё в коридоре за высокой резной дверью был "закуток", который был задуман архитекторами как тёплый, цивилизованный туалет, но который ни часу не был использован по своему прямому предназначению. Со временем под влиянием фотомастера Алексея Перевощикова санузел был переоборудован под фотолабораторию.
Территория, занимаемая библиотекой, была значительной и штакетным забором делилась на хозяйственную и культурно-просветительную.
На хозяйственной - два больших сарая, один ещё "купецких" времён, рубленный из толстых брёвен, с четырьмя воротами. Раньше в нём размещалась конюшня, сеновал, громадный погреб, который ранней весной набивался снегом - о холодильниках провинциальные горожане тогда ещё не ведали.
Часть сарая занимало книгохранилище. Летом, в солнечную погоду, работники библиотеки открывали ворота и во дворе, на специально для этого сколоченных длинных столах, занимались инвентаризацией залежалых изданий. Тяжёлая, пыльная, но интересная работа.
В эти дни, как медведи на нерест красной рыбы, забредали (будто бы случайно!) страстные библиофилы и знатоки Л. Дьяконов, М. Решетников, Н. Васенев и другие любители "раритетов". А. Мильчаков как-то принёс на время одно из первых изданий сочинений Фридриха Ницше - "Воля к власти" и "Так говорил Заратустра".
Часть книг, востребованная читателями, переносилась в главный корпус. В другом сарае громоздилась ломаная мебель и всякая рухлядь, выкидывать которую рачительному завхозу было жалко
Особой достопримечательностью двора было толстое бревно, длиной около восьми метров. Пильщики не могли поднять его на козлы, чтобы разделать на доски. Бревно осталось лежать у флигеля и долгое время служило для вечерних посиделок. После первой лютой военной зимы, когда растаял снег, и жильцы выползли на улицу, покинув свои комнатушки с "буржуйками", они с удивлением обнаружили, что бревна нет! За зиму, откалывая, отщипывая, отламывая по щепочке, истопили бревно в своих печурках. И хотя оно пошло на доброе дело, но всё же бревна было жалко - стало не на чем сидеть!
Вокруг паркового сада глухой, высокий забор, вдоль которого - сирень, акации, черёмуха, бузина.
Летом открывалась высокая стеклянная дверь в дворовом фасаде здания и читатели выбирались на природу, располагались за многочисленными столиками и на скамеечках, или просто гуляли по тенистым аллеям. В центре парка - фонтан со старомодной нимфой, держащей античный кувшин, из которого должна была литься водица.
В первый военный год жильцов в Герценке прибавилось. Появились эвакуированные. Флигель был заселен до отказа. К нам подселили семью ленинградцев и двух девушек - выпускниц библиотечного техникума. Мы не тяготились приезжими, хотя сами жили бедно и голодно.
Кормились из одной большой кастрюли. Вечера коротали у раскалённой "буржуйки" в ожидании, когда вскипит полуведёрный чайник. Чай пили с противным сахарином розового цвета или заваривали сушёную морковь.
Появились новые знакомые, ставшие впоследствии верными друзьями. Нужно сказать, что в военные годы люди тянулись друг к другу, было тесней товарищество, а дружба крепче - всех сближала общая беда. Большинства уже нет в живых, но от некоторых моих ровесниц изредка получаю весточки.
Коллектив библиотеки им. А.И. Герцена: четвёртый слева В.И. Шерстенников, Третья справа сидит К.М. Войханская, второй справа стоит А.И. Мильчаков
Из письма Марины Бевад, эвакуированной в Киров в начале войны:
"... Вижу детский абонемент, которым заведовала моя мама Зинаида Семёновна Бевад - Зина. Она и её помощница, молодая девушка Маруся Фоминых, закутанные в платки, в громадных валенках, чтобы в них вошли тёплые носки, да ещё можно было обернуть ноги газетами от холода. Я часто приходила к ним, помогала выдавать книги.
Ребят приходило много. Желающие почитать книги в читальном зале (смежная комната) должны были оставлять библиотекарю свои шапки.
Так и вижу их сопливые рожицы и взлохмаченные головы, а в руках книга - скорее в читальный зал!
Библиотека и во время войны получала новые книги. Помню хорошо изданные "Дорогие мои мальчишки" Л. Кассиля и "Пятьсот миллионов бегумы" Ж. Верна...".
А вот ещё:
"...В Герценке концерт замечательного пианиста Генриха Нейгауза. Мы сидели "на хорах", внимая удивительным звукам, уносящим нас далеко от холодного, голодного Кирова.
В зале - холодища! Как он, бедный, играл?!"
Ещё:
"... Я хожу на занятия кружка по изучению английского языка. Тогда я впервые его познала, а потом выбрала своей профессией.
Библиотека была центром культуры и света в занесённой снегом, скованной морозом Вятке.
Марина Пирогова (Бевад)
Нижний Новгород.
Февраль 2002 г."
Н. Дубинина, работавшая в те же годы в библиотеке, а ныне живущая в Калужской области, написала о своей любви и благодарности Герценке, родному городу и людям, работавшим рядом с ней: "...А знаете, я ведь хорошо помню и Вашу красавицу маму и обаятельнейшего Льва Лубнина. Наши семьи были очень дружны. А ещё к нам были близки Клавдия Михайловна Войханская и Татьяна Фёдоровна Суханова..."
Сохранилось несколько открыток Евгении Михайловны Лубниной, работавшей во время войны в библиотеке, Зинаиде Семёновне Бевад: "Зина, Зинуля! ...Маруся Фоминых Ваша в отпуске. Клавдия Михайловна хорошеет с каждым днём. В "Герценке" Вас помнят и любят, а мне Вас никто заменить не может!"
14.VIII. 1945 г.
" А я, Зиночка, без Вас завяла.
Знаете, без друзей-то, оказывается, прожить и сохранить оптимизм очень трудно.
Вот были бы Вы в холодной библиотеке в огромных подшитых валенках, с насморком, с головной болью и зелёном шарфе; покурили бы, поговорили бы, а вот сейчас ведь не напишешь во время, когда болит, и не получишь ответа, когда душа жаждет.
...В зимние каникулы собираюсь приехать".
12.X. 1946 г.
Во время войны и в первые послевоенные годы библиотека была для меня и моих сверстников "землёй обетованной". Она была не только "храмом культуры", но и убежищем в лютые военные зимы.
Целыми днями, игнорируя уроки, просиживали мы, пусть и голодные, в читальном зале, который был ещё и местом единения мужских и женских школ. А где же ещё встречаться? Обучение-то было раздельным и нравственность нашу берегли ох как строго!
В Герценке частыми гостями были эвакуированные писатели, артисты, учёные. И мы, забывая про бурчание в брюхе, с величайшим интересом слушали их выступления.
Когда в 1943 г. освободили Киев и Донбасс, наша тыловая область оказывала всяческую поддержку разорённым районам. Случайно нашёл вырезку из старой газеты со снимком Леонида Шишкина.
Фотообъектив запечатлел подготовку посылок для жителей Донбасса: "Комсомолки областной библиотеки Валентина Дубовцева и Таисья Коряковцева подбирают книги для отправки".
В послевоенные годы моё поколение заканчивает школу. Новые интересы. Новые заботы.
В 1948-1949 годах сверстники разъехались по "градам и весям" России. Иные надолго, а кто и навсегда.
Сегодня нам, оставшимся, за семьдесят. Оглядываясь в прошлое, делаю вывод, что Герценка не только научила любить книгу, но и во многом сформировала наше мировоззрение, сделала такими, какие мы есть. О чём нисколько не жалею.
