Главная > Выпуск №3 > Анна Николаевна Бальхозина

Анна Николаевна Бальхозина

А.В. Рева

В народе поговаривали о ней как миллионщице, а купечество, имевшее с нею дело, полушутливо величало её «министром», отдавая дань уважения её деловым качествам и безупречной репутации.

А она всего-навсего была вдовой, растившей пятерых детей своих, да шестую — Олю Торочкову — приёмную. Ей, с юных лет помогавшей сначала отцу, а потом и мужу в их малой лавочной торговле, были понятны просчёты мужчин, пренебрегавших мелочами, поэтому, став хозяйкой дела, она сама связывалась с производителями фарфоровой и иной посуды, являя при этом деловую хватку уверенного в себе человека. Эта манера поведения и характер предложений, учитывающий интересы обеих сторон, позволили ей быть равноправным партнёром, а тот факт, что всякая сделка с Анной Николаевной для партнёров ограничивалась только чаепитием, лишь прибавлял ей авторитета. При таких отношениях, ставших доверительными, Анна Николаевна имела возможность принимать заказы на особо ценный, так называемый «фамильный» фарфор, когда покупатель получал посуду, на которой золотом вписывалась его фамилия. Сама Анна Николаевна имела такой сервиз, подаренный ей фабрикой в качестве благотворительности за успешный сбыт фабричной продукции.

Успешной торговле Бальхозиной способствовало и то, что её магазин располагался на углу Спасской и Казанской улиц, там, где сегодня разместился «Художественный салон». Образно говоря, господа художники не подозревают, что со своими произведениями влезли в посудную лавку, торговля в которой шла куда бойчей и удачливей!

Впрочем, торговлей в одном магазине Бальхозина не ограничивалась — на все ярмарки, даже сельские, ею снаряжались возы с посудой, благодаря чему на складе не залёживался ни один вид товара.

Между тем в доме «миллионщицы» нельзя было обнаружить и признака какой-либо роскоши, да и дома её на Копанской улице (№ 26, 28, 30 между улиц Царёвской и Никитской) являлись рядовыми обывательскими домами. Разве только громада амбара-склада в глубине двора, близ оврага, могла бы сегодня привлечь наше внимание, однако кому было пялиться на чужой амбар в прошлом? Это уже советская власть выкроила из амбара жилой дом, но и его лет десять назад разрушила.

А пока амбар оставался складом, Анна Николаевна имела манеру привлекать к работе в нём всех своих домочадцев: кухарок и приживалок, сторожа и нянек с детьми. Это была весёлая, полная ожидаемых чудес работа, когда руки извлекали из упаковочной стружки сияющий росписью золотом «гарднеровский» фарфор, когда всякий предмет вызывал праздничное желание приникнуть к нему всеми фибрами души, запечатлеть все эти букетики, веточки, листики, цветики в их неувядаемой прелести красок. Или эти невесомые кофейные чашечки фабрики Храпунова-Нового, где густой цвет розанов в сочной зелени перемежается росписью золотом или в золотые завитки веточек вплетается голубая лента трогательной надписи «Дарю в день Вашего Ангела».

Конечно же, детям доверялось распаковывать лишь мелкие предметы: чайные пары, чайницы, солонки, аптечные и туалетные коробочки, но дети есть дети — успевали пересмотреть и то, что проходило через руки взрослых. При этом их радостное возбуждение передавалось и взрослым. Тогда даже сторож — старый солдат — начинал сыпать такими прибаутками, которым позавидовали бы и записные скоморохи…

«... Её магазин располагался на углу Спасской и Казанской улиц,...»

Надо ли говорить, что в этой живой обстановке дети вместе с трудовыми навыками получали определённое эстетическое развитие, позволявшее им без особых усилий успешно учиться в школе, а далее и определяться с выбором профессии. Так, старшая дочь Анны Николаевны Лидия, питавшая особый интерес к чайной посуде, к заварным чайникам, для которых у неё были придуманы свои названия: петушок, курочка, утюжок, яблочко, репка и другие (в зависимости от формы предмета), неожиданно увлеклась торговлей чаем. Произошло это вроде бы случайно. Кухарка принесла в столовую только что заваренный чай, Лидия громко запротестовала: «Мама, мы же не в трактире, почему у нас подают трактирный чай?» Ясное дело, матери пришлось разбираться с чаем и выяснилось, что кухарка заварила чай, только что присланный из магазина. Дочь настояла на том, чтобы заварили прежний чай и сравнили их. При сравнении свежий чай был дружно отвергнут. Коробка чая была отправлена с приказчиком в магазин. Нам неизвестно, какими словами допекал посудный приказчик приказчика чайного, только вскоре к Бальхозиным с извинениями прибыл управляющий чайной фирмы. Надо вспомнить, что чайный и посудный магазины находились в одном квартале, по углам Спасской улицы, и были связаны деловыми узами, поскольку Бальхозина поставляла чайному магазину тару — всевозможные стеклянные и фарфоровые чайницы для расфасовки дорогих сортов чая. Напомню, что речь идёт о времени, когда фирменные магазины сами занимались расфасовкой чая и могли ошибиться в определении его сортов. Поэтому, извиняясь перед Бальхозиной, управляющий обратил внимание на рассуждения дочери и пригласил её на экскурсию в чаеразвесочную фирмы, а там устроил ей что-то вроде экзамена, пришёл в восторг и тут же предложил Лидии должность дегустатора. Лидия обнаружила удивительную способность — не только на вкус, но и по запаху определять сорта чая! «Не знаю, как мама посоветует»,— отвечала Лидия на лестное предложение управляющего. А мама, не колеблясь, сказала: «Соглашайся. Место это видное. Пора тебе выходить на люди!»

Вторую дочь — Людмилу — Бальхозина определила кассиром в магазине, а сын Борис давно определился сам — стал преемником матери. Он, как инженер, вникал во все детали, работал в магазине и на складе, радел за дело. Другой же сын — Леонид едва ли не с пелёнок смешил и удивлял мать. В два года он уже отличался тем, что не позволял снимать с себя рубашку, занашивал её до черноты и не соглашался сменить на новую. Мать его стыдила, бранила: «Ты посмотри-ка, мать у тебя миллионщица, а ты, сын её, ходишь в отрепьях, хуже нищего!» Однако тот упрямо держался за отрепья, и переодевать его ухитрялись только сонного или в банный день умыкали одежку, но это оборачивалось скандалом.

Леонид Бальхозин. Вятка, 1910 г.

Учился Леонид на удивление хорошо, но увлёкся социальными идеями и ухватился за них, как прежде держался за заношенную рубашку. Теперь он стал выступать с речами против торгового дела матери, против своего участия в нем. В горячее время вдруг срывался с уздечки: «К черту все эти чашки-ложки! К черту все! При социализме этого не будет…». А на вопрос матери, что же будет при социализме?— отвечал: «При социализме покупателю, пришедшему в магазин, сначала преподнесут цветы, а потом выложат и товар по самой низкой цене!» Мать смеялась, а он убегал домой — кофе пить. Мать потом ему, опять же смеясь, выговаривала: «Любишь ты кофе-то со сливками, а при социализме твоём кто его для тебя приготовит?»

На столь конкретные вопросы матери сын не находил ответа. Противоречия социальной утопии и жесткой реальности довели Леонида до нервного расстройства. Полежал он какое-то время в клинике, но отношения к торговому делу не изменил. На него махнули рукой — делай что хочешь! Пошёл Леня на выучку к краснодеревщику, проявил интерес и прилежание к делу. Стал работать самостоятельно, но вскоре загорелся желанием сделать скрипку. Долго возился, колдовал с различными породами древесины и сделал довольно удачный инструмент. А потом переключился на изготовление обуви. Придумал делать деревянную подошву на шарнире, позволяющем подошве прогибаться при ходьбе, и обул сестёр и прислугу в босоножки на деревянном ходу! В эту пору шла Первая мировая война, народ стал испытывать трудности, и босоножки Лени Бальхозина, простые по форме и удобные в быту, вошли в моду. Городские дамы завалили Леню заказами, а мастеру быть башмачником уже расхотелось, он чертыхался: «К чёрту всех, не пускайте их на двор!» Взялся строить действующую модель паровоза. И построил! Машина разводила пары, приходила в движение… Вот после этого он и пошёл преподавателем труда в коммерческое училище, а потом преподавал труд в пединституте. Это его и спасло от арестов, когда Бориса с матерью арестовали и добивались от них выдачи якобы сокрытого золота. Вера Вениаминовна Комарова — внучка А.Н. Бальхозиной — рассказывала, что её бабушку вместе с Е.А. Булычовой арестовали, и толстых старух водили мыть в городе общественные уборные, а они этого делать не умели и не могли. Их принуждали, но потом какой-то командир, вроде бы даже Блюхер, расценил это как издевательство над старыми людьми и гонять их прекратили. Только требовали выкупа, пришлось платить…

Из других уст я слышал, что под крылечком полукаменного флигеля, в котором жил Борис, таилась какая-то кубышка с золотыми червонцами, этой кубышкой и откупились сын с матерью, после чего Борис убрался жить от греха подальше — в Алма-Ату. Сёстры же его жили за мужьями — служащими в учреждениях и, таким образом, в полной мере увидели, какими букетами встречали покупателей в магазинах при социализме…

Заканчивая рассказ о торговле А.Н. Бальхозиной, всё же скажу, что сын её Леонид как-то протащил в подвал магазина гектограф и втайне от матери, при содействии сестёр и попустительстве брата, печатал на нём листовки. Мало того, сёстры его умудрялись вывозить листовки на ярмарки, а там подкидывать их в чужие возы. Это происходило до поры, пока Анна Николаевна, обнаружив пачку листовок в доме, молча швырнула её в печь. Вторую пачку она обнаружила в кассе и так хлопнула ею по лицу дочери, что у той кровь потекла из носа. Позднее она выговаривала дочери, что побила её не за крамолу, а за то, что дочь пыталась перед ней изображать невинность…

Конечно, я бы не посмел излагать эту легенду, основываясь лишь на рассказах внучек Бальхозиной, но у меня есть фотография «няни Пелагеи», служившей в доме в пору 1905 г., а позднее отбывавшую ссылку. Так вот лицо няни Пелагеи показалось мне очень знакомым. Я стал искать и нашёл в книге «1905 год в Вятской губернии» (Вятка, 1925) фотографию Е.И. Ложеницыной, которая была хозяйкой конспиративной квартиры комитета РСДРП. А няня Пелагея, по всей видимости, была если не дочерью, то племянницей Ложеницыной. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Старшая была конспиратором, почему бы младшей не быть такой же, не влиять на дело с той стороны, где его меньше всего ожидают власти? А рекомендовать «няню Пелагею» в дом Бальхозиных могла их родственница, известная в ту пору вятская нигилистка Софья Никонова, служившая в книжном складе земства вместе с Ией Громозовой…

Конечно же, истории интересно поставить помянутые фотографии рядом, посмотреть на явление с житейской стороны, а для нашего рассказа важен снимок, где «миллионщица» Бальхозина — на равных сидит среди молодёжи. Вокруг неё дети свои и соседские, челядь и родня единым коллективом повернулась к объективу. Полтора десятка улыбчивых или серьезных лиц и ни на одном — нет печати забот и тревоги! Налицо та атмосфера дружелюбия, об утрате которой более всего эти люди печалились в старости. И помянутый «социалист» Леонид Бальхозин, крайний слева — похоже, рассчитывал и при социализме сидеть вот так, в дружеской обстановке.

А здесь тот же Леонид Бальхозин уже в другой обстановке: лето 1919 г., г. Яранск, Вятский пединститут в эвакуации. Студенты с десятью преподавателями и красноармейцами. Последним поручено «охранять научные кадры». А среди педагогов — художник Михаил Демидов и, осмыслив увиденное, мы сделаем открытие: среди работ Михаила Афанасьевича есть карандашный портрет женщины, остававшейся неизвестной, а на нашей фотографии просматривается это же лицо и — искусствоведа Софьи Павловны Жуковской, приезжавшей в Вятку из Петрограда…

«...А здесь тот же Леонид Бальхозин уже в другой обстановке: лето 1919 г...»
2-й ряд слева: Н.А. Дернов, Л. Бальхозин, В.П. Петрусь, супруги Решетниковы,
в том же ряду 2-й справа – М.А. Демидов

Наш рассказ будет не полон, если мы ничего не скажем о зятевьях Бальхозиной. Первым из них был Вениамин Константинович Размахнин, появившийся в бальхозинском доме по своему сиротству. Привели его — приютского родственника — сёстры Никоновы, преподававшие правила хорошего тона в школах и частных домах. Понятно, что обласканный вниманием, воспитанник их вырос рыцарем и безукоризненным работником. Таким он и запечатлён на снимке, представляющем нам актив газеты «Вятская правда» задолго до арестов её главных работников. Видите, все дружно смотрят в объектив, только П.Н Луппов, словно бы отстранился от такой дружбы — смотрит в сторону.

Тень эта стояла и за бухгалтером Размахниным, однако бывший ревизор Контрольной палаты, участник русско-японской войны, безукоризненно исполнительный и дельный работник, он пришёлся ко двору и в рабоче-крестьянской инспекции.

Второй зять Бальхозиной, Петр Михайлович Медведев, жил своим подворьем с двумя домами. Он выдвинулся в чиновники Казённой палаты из портновской мастерской родителей и как-то неожиданно получил награду, позволившую ему задирать нос перед купеческим сословием. Однако инстинкт самосохранения возобладал над его гонором и он, как чиновник, сумел сохраниться в недрах шубно-овчинного ведомства.