Главная > Выпуск №3 > Вятка и вятчане в воспоминаниях ученого-агронома Вячеслава Юферева

Вятка и вятчане в воспоминаниях ученого-агронома Вячеслава Юферева

Во втором выпуске альманаха «Герценка» было рассказано об уроженце г. Орлова Вячеславе Ивановиче Юфереве (1876—1962) и его неопубликованных воспоминаниях, написанных в 1950-х гг. Приводим фрагменты из них с описанием учебы в реальном училище, о жизни вятчан конца ХIХ в.

…Первым делом, как только выяснилось, что меня приняли в училище, мне сшили форму. Ношение формы как в реальном училище, так и в гимназии было обязательным… Полагалось иметь для обихода тужурку из черного сукна или шевиота, подпоясанную кожаным широким поясом с медной бляхой, такие же брюки навыпуск. Парадная форма — черный однобортный мундир со стоячим воротником и массой медных пуговиц. Форменная фуражка с желтым кантом и прицепленным спереди медным знаком из двух переплетенных листьев с буквами «РУ» посередине. Пальто также из черного материала офицерского покроя со складкой и хлястиком на спине, пуговицы медные… Обязательной принадлежностью формы, когда ученик шел в школу, был ранец для книг за плечами, кожаный с волосистой поверхностью. Боже упаси было прийти в школу с ранцем под мышкой: влетит, что и не возрадуешься. Гимназисты, в отличие от реалистов, были одеты в серое со светлыми пуговицами. Вот такие маленькие солдатики и шагали по городу. В детстве нам это нравилось. Не какие-нибудь обыкновенные ребята, а реалисты…

Я быстро освоился с моими новыми товарищами. Никакого страха перед ними я не испытывал, все это были мои сверстники, не было великовозрастных, которые могли бы командовать над малышами. А перед многими сверстниками я имел даже некоторое преимущество. Развиваясь на просторах реки и леса, я был физически крепким мальчиком, побороть любого мне ничего не стоило. И, действительно, я помню себя в первом классе в драках на кулачках с моим товарищами, именно на кулачках, т.к. в этом спорте я преуспевал. Это не были драки, вызванные злобой, ненавистью. Дрались, играючи. Перемены были короткие, затем мирно расходились.

Хорошо запомнился мне и преподавательский персонал во главе с директором и инспектором. Да и немудрено, т.к. многие учителя довели наш класс до окончания училища.

Директором был Василий Львович Никологорский — мужчина внушительной наружности, чему способствовала некоторая полнота корпуса. Особенно импозантно он начал выглядеть, когда впоследствии получил чин действительного статского советника, иначе говоря, гражданского генерала… Для нас, учеников, он как директор, как начальство царил в эмпиреях. Он не снисходил до нас в событиях обычной жизни. Провалившихся учеников не тащили к нему для расправы, он был далек от этого… Он преподавал историю. За время первой половины урока он вызывал учащихся отвечать задание, а потом рассказывал урок на следующий раз. Рассказывал он хорошо, так что слушать его было интересно. Переходя к рассказу, он снимал свои очки в золотой оправе, протирал их и свои глаза платком, а потом начинал повествовать о правлении разных царей…

Инспектор Александр Никитич Пантелеевский преподавал физику и математику (алгебру). Он был грозой для нашего брата, учеников. Непонятно мне до сих пор, чем он нагонял такой страх. Он никогда не кричал на провинившихся, не выходил из себя, не повышал даже голоса. Но тем не менее, когда классный надзиратель вызывал ученика к инспектору, у того и душа в пятки уходила…

В.И. Юферев

В случае серьезных проступков, как, например, курение табака или вообще недисциплинированности ученика, выявлявшихся не один раз, применялся вызов или родителей, или опекунов для соответствующего внушения. Самым суровым наказанием было увольнение ученика из училища, в исключительных случаях с выдачей так называемого «волчьего паспорта», иначе говоря, такого удостоверения, которое лишало подвергшегося такой каре права поступления в какое-либо другое учебное заведение. Но, мне кажется, эта мера имела больше мифический характер, характер угрозы. Я не помню, чтобы за семилетнее пребывание в школе кто-нибудь был подвергнут такому жестокому наказанию…

У меня с детских лет сохранилась привычка в 9 часов вечера выходить на полчаса, на час прогуляться по улицам. Этой привычки я придерживался и в Вятке. Но в обычном одеянии — в форме — таких прогулок совершать было, конечно, нельзя И вот зимой я облачался в большую отцовскую доху, а на голову надевал меховую шапку с ушами. В таком виде я безбоязненно встречался на улице с инспектором. Я был спокоен, что он меня не узнает…

Законоучителем был протоиерей Владимирской церкви о. Алексей Емельянов. Он был уже старичок, учиться у него было легко, он притом не скупился на отметки. О. Алексей был не чужд науки. Он написал книжечку по естественной истории, как-то приносил ее на урок и показывал нам…

За пребывание в реальном училище мы должны были раз в год исповедоваться и причащаться. Прохождение этой процедуры удостоверялось выдачей от священника особого удостоверения с приложением соответствующей церковной печати. С окончанием реального училища обязательность в дальнейшем отпадала, и я в дальнейшем всю свою жизнь ни разу не бывал на исповеди. Иногда моя мать выговаривала мне за это. Но и религиозность исчезла…

С момента моего поступления в училище вместо ушедшего учителя русского языка Князева возник Григорий Иванович Пинегин… Гр. Ив. был, кроме того, библиотекарем ученической библиотеки. Если я в Орлове в городской библиотеке находил самые благоприятные условия, то попробовали бы вы получить интересную книжку у Гр. Ив. К книжному шкафу он не подпускал. Выбрать книгу самостоятельно по своему вкусу ученик не мог. Гр. Ив. стоял около шкафа и снабжал учеников книгами по собственному усмотрению, выдавал обычно всякое неинтересное барахло. По этой причине ученики почти не пользовались ученической библиотекой.

Вообще со снабжением книгами дело, по крайней мере, у меня, обстояло очень плохо. В городской публичной библиотеке брать книги ученикам не разрешалось, а других книжных источников нигде не было. Правда, под конец учения я получил доступ в одну частную библиотеку, но там как-то дело не завязалось. Несколько раз сходил и бросил. Таким образом, все семь лет пребывания в реальном училище, за исключением каникул, я в Вятке сидел абсолютно без книг. Но зато, приезжая в Орлов, я с жадностью накидывался на книги…

Естественную историю преподавал Сергей Николаевич Косарев1, относительно молодой еще человек с умным лицом, но совершенно лысым черепом. Он читал свой предмет интересно, старался иллюстрировать рассказываемое, приносил различные растения, плоды. Однажды принес яблоки и, разрезав, дал по частям каждому ученику. Когда мы разъезжались на лето, он снабжал нас приспособлениями для замаривания насекомых, специальными булавками и коробками, куда бабочек и жуков можно было бы накалывать.

Я, бывало, как только приезжал домой, в тот же день бросался ловить всяких букашек. С этого времени я начал увлекаться собиранием гербария. Собранные растения определял по определителям, а потом засушивал и наклеивал на бумагу. В конце концов собрал довольно большой гербарий.

При реальном училище был сельскохозяйственный музей. Серг. Ник. заведовал им. Музей был открыт по воскресеньям. Набирались посетители. Серг. Ник. всегда присутствовал, ходил по музею и давал пояснения… Чувствовалось, что он человек хороший и знает свой предмет.

Большим уважением у учеников пользовался наш немец Эрнст Августович Вестермен. Это был человек высокого роста. Волосы он зачесывал назад. Рыжая борода, разделенная на две половины, была ему до середины груди, во время ветра закидывалась за плечи. Своей бородой он всем бросался в глаза. Был красив, имел внушительную осанку… Его ученики чрезвычайно уважали за мягкое и справедливое отношение, за то старание, с которым он преподавал свой предмет… Основы, заложенные на уроках Эрн. Авг., очень пригодились мне впоследствии, когда я по окончании средней школы поступил в Политехникум в Риге, где почти все специальные предметы читались на немецком языке…

Я вообще имел склонность к изучению иностранных языков и потом, после окончания всех учебных заведений, продолжал самостоятельно заниматься сначала немецким, затем английским и, наконец, французским языками…

Учителя гимнастики часто сменялись. Это все был военный народ — офицеры разных рангов, фельдфебели. Так называемые нижние чины к преподаванию не допускались. Некоторые из преподавателей были хорошие гимнасты, они сами показывали учащимся разные гимнастические трюки.

Для летних занятий на дворе училища, а для зимних в особом высоком зале были сооружены приборы и приспособления — параллельные брусья, кобылы, канаты для лазания на руках…

Теперь перейду к ученикам. При поступлении нас было в первом классе человек тридцать. Но из этого количества дошло до седьмого выпускного класса всего пятнадцать… Отставшие от нас товарищи или задерживались в классах или совсем покидали училище, главным образом, по неуспеваемости. Некоторые перешли в другие учебные заведения, в частности, в военные. Некоторые бросали совсем учение.

Назову тех, которых помню, с которыми я дошел до конца курса.

Прежде всего, Отрыганьев Алексей Васильевич, он единственный мой приятель из моих товарищей по Вятскому реальному училищу. Мы были с ним из одного города — Орлова, и это сблизило нас. За нами его родители и мои посылали в Вятку подводу, и мы вместе приезжали на Рождество, масленицу и Пасху. Почти все семь лет пребывания в училище мы сидели за одной партой. Вместе играли в ученическом оркестре, он на кларнете, я на скрипке. Летом вместе катались в лодке на реке, вместе купались. Затем наши дороги разошлись. Хотя мы оба избрали своей специальностью агрономию, но Отрыганьев поступил в сельскохозяйственный институт в Новой Александрии Люблинской губернии, а я поехал в Ригу в Политехнический институт. Через несколько лет встретились на работе в Департаменте земледелия, причем у обоих была уже определенная специальность, у него табаководство, у меня хлопководство. Еще позднее он был избран академиком в сельскохозяйственную академию им. Ленина, а я проводил долгие скорбные дни в некоем узилище в Казахстане. В переписке мы состоим и в настоящее время, когда я пишу эти свои воспоминания2.

Характеры у нас, пожалуй, были несколько разные, но тем не менее я не помню, чтобы мы когда-либо ссорились. Летом он обыкновенно заходил ко мне, и мы отправлялись в плавание по реке. Забирали с собой жестяной чайник, кое-какую закуску, разводили в лесу за рекой костер и попивали чаек. Чаще всего мы ездили в Шапкинский лес, довольно глухое место на берегу реки. Попутно, конечно, купались. Ни рыбной ловлей, ни охотой мы оба не увлекались…

Красовский Аркадий – самый высокий из одноклассников. По этой причине ему дана была кличка «отец». Ничем особенно не выделялся, разве только бегал быстро.

Машковцев Аркадий, с мягким характером, имел склонность к естественным наукам. Потом по окончании сельскохозяйственного института поступил в качестве агронома в одно из уездных земств в Вятской губернии.

Поскребышев. Его отец имел в Вятке довольно крупный обувной магазин. Красивый малый пижонистого вида, хорошо танцевал. Больше о нем сказать нечего.

Хаустов Евгений — корнет а пистон. На этом инструменте он играл в ученическом оркестре. Этот же инструмент создавал ему славу среди гимназисток Вятской женской гимназии.

Хлебников Сергей — статный подобранный мальчик, добропорядочного поведения. Он потом по окончании училища участвовал с нами в групповой поездке по водному пути до Астрахани и обратно.

Чупраков Яков – несколько отличался от учеников-горожан своей некоторой топорностью склада и физиономии. Держался он солидно, не принимал участия в общих играх. Потом как-то исчез с моих глаз.

Трушков Валентин, Неженцев Аркадий: они принадлежали к компании так называемых «голубей». В одном вятском революционном издании, относящимся к революции 1905 г., я нашел небольшой раздел, озаглавленный «Дело голубей». Здесь описывалась обструкция, которую произвели «голуби» по отношению какого-то слишком патриотического театрального представления. Наши же «голуби» нашего училища, на мой взгляд, были не более как запьянцовская публика, они постоянно прибегали к буфету в подвале театра.

В отношении остальных моих товарищей по нашему курсу — Бастракова, Гарина, Денисова, Казакова, Кендзерского, Кузьминского, Сергеева, Хохрякова, Шивриса, Шляхтина — ничего не могу сказать. Знаю, что такие были, но лица их из памяти исчезли совершенно…

Из учеников других классов более запомнился мне только один — Садырин Павел. Когда я был в 7-м классе, он проходил 6-й. Садырин происходил из крестьян Вятской же губернии. Не знаю, окончил ли он какое-либо высшее учебное заведение. В дальнейшем он был выдвинут населением в депутаты Государственной Думы, участвовал в подписании Выборгского воззвания, преподавал что-то в университете им. Шанявского. Словом, был прогрессивным деятелем. Впоследствии при советской власти он работал где-то в верхах Комиссариата финансов и одно время подпись его можно было видеть на бумажных деньгах. В этот период я с ним встречался в Госплане СССР и на различных заседаниях в учреждениях. Он иногда заглядывал и к нам, когда мы переселились в «Сокол», и уже тогда жаловался на свое сердце. Умер он сравнительно рано3.

…Учение мое шло успешно. Особенно блестящих успехов я не показывал, но и не плелся где-нибудь в задах с неуспевающими учениками. Мою установку — учиться на четверки — я выполнял с успехом. Уроки готовил быстро, за книжками и тетрадями не засиживался до полуночи, как это делали некоторые. После подготовки к урокам у меня оставалось по вечерам еще время, чтобы поиграть на скрипке, повыпиливать лобзиком какие-либо узоры из дощечек, порисовать. Ни к кому из учеников на дом я не ходил и ко мне не ходили, их стесняла моя домашняя обстановка, тем более, что в комнате я жил не один…

Отмечу одну особенность моего восприятия различных наук. Я вначале долго не мог понять, почему на уроках русского языка не всегда получаю достаточно хорошие отметки. Проверяя это обстоятельство, я установил, что случается это тогда, когда мне приходится рассказывать стихотворения. Оказывается, у меня нет способности легко их запоминать. Такая же вещь происходила у меня и с хронологическими датами по истории — никак не могу запомнить года различных событий и царствований тех или других государей. Между тем латинские названия растений, значение которых на русском языке оставалось неизвестным, запомнилось хорошо. Очевидно, память имела какой-то выборочный характер. Что касается стихов, стихотворений и вообще поэзии — это осталось у меня на всю жизнь; я не только лишен способности запоминать стихи, но и не любил читать то, что написано в стихах. У меня так и остались непрочитанными стихи Пушкина, Лермонтова, не говоря уже о более мелких — Тютчева, Фета и других, имен которых я и не помню. Сколько раз я принимался читать Шекспира — не могу, написано в стихах. Неизвестными для меня остались Шиллер, Гете, Байрон. Так что теперь я и не пойму, что вперед явилось – курица из яйца или яйцо из курицы.

Теперь приведу один эпизод из моей школьной жизни, который не только запомнился на всю жизнь, но и оказал некоторое влияние на мои поступки, на мою практическую деятельность. Это было в третьем или четвертом классе, точно не помню. Сижу я однажды в своей комнате и стараюсь придумать, какое бы мне написать сочинение по русскому языку, заданное на вольную тему. В это время входит в комнату мой двоюродный брат Иван Аполлонович Чарушин и спрашивает меня, чем я занят. Я отвечаю. «Давай,— говорит,— тебе напишу такое сочинение». А я и рад. Во-первых, самому не писать, а, во-вторых, он же лучше напишет, т.к. значительно старше меня. Вот он сел и тут же написал сочинение, озаглавив его немецкой поговоркой: «Was der Mensch will, das kann er». В дословном переводе это означает: «Что человек хочет, то он может». Сочинение написано, я доволен. Что там было написано, я теперь не помню, но запомнил только, что за него мне Григорий Иванович Пинегин поставил двойку. Но что главное, запомнился заголовок этого сочинения. Заголовок гордый, самонадеянный. И, мне кажется, он как будто помогал мне в жизни. Захочешь чего-нибудь, сильно захочешь, и так действительно и выйдет.

Как я проводил в Вятке свободное от занятий время?

Вятка была в то время довольно глухим провинциальным городом. Численность населения достигала всего лишь 25 тысяч человек. Железной дорогой с центрами не была еще соединена. Иногда приезжали театральные группы и давали представления в довольно жалком деревянном театре, освещенном керосиновыми лампами. Ничего замечательного в городе не было за исключением Александровского сада на высоком крутом берегу р. Вятки, загородного парка и весьма красивого Александро-Невского собора, построенного по проекту архитектора Витберга.

Летом я частенько выходил гулять в Александровский сад. Отсюда открывался вид на реку и на другой низменный берег. Окрестности видны были километров на пять. Внизу у подножия крутого берега стояли пароходные пристани, различные барки. На другом берегу реки раскинулось село Дымково. Оно прежде славилось выделкой своеобразных глиняных и гипсовых игрушек. Вятская игрушка была широко известна. По ту и другую сторону села расстилался хвойный лес.

Кататься на реке на лодке не приходилось. Во-первых, лодки своей не было, а, во-вторых, на реке в Вятке было как-то неуютно.

Ходил иногда в загородный парк. Он был расположен километрах в двух от города. Лес здесь был еловый. Площадь занимал в несколько гектаров. Там меня однажды чуть не подстрелили. Какие-то парни практиковались, стреляя из револьвера. Пуля провизжала у меня у самого уха.

Зимой — каток. Он помещался посредине города в логу, так что был защищен от ветра. Каток был большой и поддерживался в хорошем состоянии. Пообедав, я почти ежедневно стремился туда. Приходил кататься и Отрыганьев. На катке нам удалось познакомиться с какой-то учительницей. Взявши за руки с той и другой стороны, мы усердно таскали ее по катку.

Когда катка еще не было, мы, как только подстывал лед, ходили кататься за город на какой-то пруд, и вот тут-то меня подстерегла беда. Я уже кончал кататься и разогнался, чтобы подкатиться к берегу, а уже смеркалось, и я, не разглядев, попал в проталину. Правда, тут было мелко, но тем не менее я промочил ноги. До города было километра полтора, а стоял довольно сильный мороз, и ноги мои, пока я бежал до дому, порядком промерзли…

Теперь я должен рассказать о семье Хорошавиных, где я прожил полных семь лет учения в реальном училище. Семья состояла из Ивана Павловича, его жены Юлии Аполлоновны, сестры Ивана Павловича — Августы Павловны и двух детей — старшей Зои и младшего Юрия…

Иван Павлович уже довольно пожилой, несколько грузный человек, работал в губернской земской управе в качестве губернского агента страхования. Он отличался спокойным, уравновешенным характером… Жизнь он вел самую размеренную — утром служба. Придя домой, он облачался в старенький халат, обедал, потом на полчасика – на часик ложился на боковую отдыхать. Иногда выходил прогуляться, после вечернего чая зачастую музицировал со своей женой… Другой страстью Ивана Павловича помимо музыки было уженье рыбы. Он имел раскладные бамбуковые удилища разных сортов с катушками для навертывания лесы и раскрашенными поплавками. В Вятке заниматься этим делом было очень трудно, до реки далеко, да и на реке тесно от пароходов, лодок, плотов, парома. Поэтому Иван Павлович удил только на мельнице, куда он выезжал летом на время отпуска…

Юлия Аполлоновна в то время, кода я жил у них, была уже женщиной средних лет, сохранившей тем не менее женственность и изящество…

Зоя была не намного старше меня. В это время она училась в женской гимназии. Это была простая девушка с ровным спокойным характером… Частой гостьей у этих девиц была одноклассница Зои и её подруга из Орлова Нина Александровна Кошурникова4, отличавшаяся живостью характера, своим красивым личиком и изяществом. Хотя я был всего на один год моложе ее, но она держалась по отношению ко мне как старшая и равных дружеских отношений у меня с ней не было.

Юрий был моложе меня лет на семь. Я уже кончал реальное училище, а он только поступал в первый класс. Разница лет сказывалась. Я относился к нему, как к малышу, несколько покровительственно, но не обижал…

Хорошавины жили довольно замкнутой жизнью, интересами своей семьи. Двое ребят, самих трое, да трое-четверо нахлебников требовали много ухода и забот. Гости бывали редко. Приходили старенькие брат с сестрой, богатые люди, владевшие большим каменным домом на одной из главных улиц Вятки. Когда приходили эти гости, меня посылали в колбасную Смолянинова купить фунт чайной колбасы. Мне за эти труды отрезался кусочек этой колбасы. Ну и колбасная же была — каких колбас там только не было — и копченых, и вареных, окороков и рулетов разных. Все они так вкусно пахли и есть их было совершенно безбоязненно, не отравишься…

Книг в доме у Хорошавиных не было почти никаких за исключением когда-то выписанных номеров журнала «Природа и люди». Когда никого не было дома, я воровски забирался в кабинет Ивана Павловича и рылся там у него на книжной этажерке. Но рыться было не в чем. Скучный журнал «Природа и люди», да пяток книжек по уженью рыбы. Вот и все.

В первые годы моего пребывания в училище Хорошавины жили на Преображенской улице кварталов за восемь от школы, поэтому мне приходилось вставать по утрам рано, чтобы успеть собраться и напиться чаю. У меня был обычай наливать чаю в стакан только на три четверти. Остальное доливалось молоком, одновременно молоко заполняло и блюдечко, получалась молочно-чайная смесь. Это было питательно и чай не горячий. К чаю подавался большой ломоть мягкого вкусного ситного белого хлеба.

Пили чай, конечно, вприкуску. В училище жена одного из сторожей пекла вкусные мясные пирожки, но я редко имел возможность покупать их, хотя они и стоили дешево, не было денег. Поэтому домой после пяти-шести уроков я возвращался голодный, как волк…

В семействе было принято заготавливать на зиму несколько пудов репы, репа эта сваливалась в подвале и предназначалась для нас, молодежи, обладавшей немалым аппетитом. Бывало, вечером сидишь за уроками и захочешь есть, спускаешься в подвал и приносишь оттуда две-три репы. Они за зиму одрябнут и даже прорастут, но ничего, с хлебом и с солью съедаются с удовольствием…

В начале моего пребывания в Вятке здесь была только одна родственная семья — Хорошавины. Затем в Вятке же обосновался младший сын Екатерины Львовны Чарушиной, брат Юлии Аполлоновны — Иван Аполлонович Чарушин. Он за предыдущие годы окончил Академию Художеств в тогдашнем Петербурге, по окончании был назначен на Сахалин на должность сахалинского архитектора. Отбыв там положенное время, вернулся в Вятку и устроился здесь в качестве губернского архитектора. На Сахалине он женился, жена родила ему дочку – Катю, а сама вскоре на Сахалине же умерла от туберкулеза. Вот он и приехал с совсем маленькой девочкой, по-видимому, по второму году, в самый разгар зимы к Хорошавиным. С ними была взята с Сахалина нянька. Ехали они морем на Одессу, а затем по железной дороге. К самой же Вятке подъехали уже на двух тройках, т.к. Иван Аполлонович вез с собой много багажа. По пути в портовых городах Китая, Индии он накупил много диковинных вещей, и мы впоследствии, когда он устроился с квартирой, не уставали любоваться и восторгаться различными удивительными ракушками, китайскими изделиями и множеством всяких других вещей. Девочку, несмотря на ее младенческий возраст, он довез благополучно. Иван Аполлонович вскоре женился, и появился в Вятке еще один родственный дом.

Заработки у Ив. Аполл. были хорошие, да и с Сахалина он, по-видимому, привез кое-какие деньжонки, поэтому через недолгий промежуток времени он купил каменный дом с большим садом. В парадных комнатах во множестве были размещены вывезенные заграничные диковинки. Но в этом доме, хотя он и был родственным, не было той простоты отношений, как у Хорошавиных. Ив. Аполл., хотя и плебей по происхождению, стремился вращаться среди сливок вятского общества. Он был принят у губернатора. Губернаторша нашла и сосватала ему невесту. Заказчиками на постройку церквей по губернии были разные протоиереи и благочинные. Чтобы принимать их, нужно было держать фасон.

Когда Ив. Аполл. еще не был женат, к нему на продолжительное время пожить и поруководить хозяйством приезжала его мать Екатерина Львовна. Тогда нас, молодое поколение, звали к ним пить чай, чем Ив. Аполл., по-видимому, не весьма бывал доволен. В последних классах я у него немножко работал по выполнению различных чертежей, он за эту работу платил мне небольшие деньги.

Старший из братьев Чарушиных, Николай Аполлонович, еще во времена своего студенчества в Петербурге был в 1873 году арестован за принадлежность к группе чайковцев. Четыре года он пробыл в крепости, а затем после суда его сослали в Сибирь на каторгу на рудники на Каре. Потом он был переведен на поселение. Вместе с ним туда же в Сибирь отправилась и Анна Дмитриевна Кувшинская. На поселении Николаю Аполлоновичу помогли завести фотографию и он этим существовал. По отбытии срока Николай Аполлонович в 1895 г. вернулся в Вятку. Здесь он одно время работал страховым агентом губернского земства, а затем был редактором вновь основанной прогрессивной газеты «Вятский край»5. У них в доме собирались некоторые политические деятели, земцы6. Приезжала однажды «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская7, помню фамилию Потресова.

Я реалистом изредка бывал у них, но чувствовал себя среди таких умных людей довольно стесненно и, конечно, ни в какие разговоры не вступал. У Ник. Аполл. было два сына — Леонид и Владимир, оба моложе меня.

Третий брат — Аркадий Аполлонович Чарушин — жил в Петербурге. Здесь он служил в Переселенческом управлении в качестве чиновника особых поручений.

Три брата Чарушиных имели совершенно разные характеры. Старший Ник. Аполл., обосновавшись после окончания ссылки в Вятке, оказался в центре местных прогрессивных деятелей, главным образом, земцев. У него бывали зав. статистическим бюро губернского земства А.А. Гурьев, зав. книжным складом Ложкин, зав. дорожным отделом Шестопалов, Ванеев, Кугушев, Лосева, Ватбольский, зав. кустарным складом М.П. Бородин, губернский техник Д.П. Бирюков. Последние два даже жили у Чарушиных. Сам Ник. Аполл., безусловно умный, образованный человек, был в то же время как-то суховат. Сидишь, бывало, с ним и не знаешь, о чем говорить, становится неловко.

Средний — Аркадий Аполл. — в первый период моего общения с ним был до мозга костей чиновником, ретроградом. Он выписывал суворинское «Новое время» и во время утреннего чая досконально его прочитывал. Приезжая в Орлов, наводил здесь фасон, щеголяя своими костюмами, держался высокомерно. От моего приятеля Отрыганьева он получил кличку «дядя министр». В Петербурге Арк. Аполл. также все время старался не уронить своего достоинства — в театр находил возможным ходить только в партер, ничуть не выше. Но, с другой стороны, с Арк. Аполл. поговорить было интересно. По натуре он был живой человек, с готовностью откликался на задаваемые ему вопросы, старался разрешать их по мере имеющегося у него объема знаний и сведений. Но усвоенный им чиновничье-бюрократический стиль жизни и воззрений, ориентированный на «Новое время», ограничивал его умственные горизонты. Он ничего не читал, библиотеками не пользовался, книг не покупал, журналов не выписывал. Ознакомившись после его смерти с имевшимся у него книжным фондом, я обнаружил только собрание сочинений Мопассана и юбилейное издание, относящееся к деятельности министерства внутренних дел. Вот и все. Отсюда следует заметить, что Арк. Аполл. довольствовался в своей жизни тем объемом сведений, которые он мог воспринимать от своих знакомых, в первую очередь, от департаментских чиновников. Арк. Аполл. был человеком общительным, легко сходился с людьми. Но в домашней жизни он жил, как, пожалуй, большинство петербургских обывателей, довольно замкнуто9.

Младший брат — Иван Аполлонович — не был наделен особенным умом, круг его познаний ограничивался его специальностью — архитектурой, но, вместе с тем он был ловким человеком, умел приспосабливаться к жизни, к людям. Близкие ему люди, в особенности из родни, считали его милым, добрым человеком. Они ошибались, это была лишь личина, в душе он был искательным человеком, черствым, холодным. По приезде в Вятку постарался проникнуть в окружение губернатора, бывал у пароходчика Булычева.

В детские годы и в годы юности я был почти лишен общества девочек и девушек. Как-то так складывалась жизнь. В Орлове в соседних домах, а в них жило, главным образом, духовенство, или не было девочек подходящего возраста, или они не приходили к нам на двор играть с нами. Не было у нас и обычая устраивать елки и детские вечера. Такая же обстановка была и во время моего пребывания в Вятке, когда я учился в реальном училище. Больше того, и в период студенчества у меня совершенно не было знакомых девушек. Это было, конечно, очень плохо. Я рос весьма стеснительным, девочек и девушек я прямо боялся, разговаривать с ними совсем не умел. Хотя меня и влекло к ним, но подойти, разговориться я стеснялся. Так моя жизнь и протекала среди мальчиков, но и с большинством из них у меня не было близких приятельских отношений.

Но возраст, в конце концов, сказывался, я в старших классах училища начал уже засматриваться на девушек, но до разговоров дело на доходило. Передам первый случай, который даст представление, насколько я был в этом отношении робок и неуклюж.

В Кафедральном соборе в Вятке была в церкви под полом небольшая пещера. В этой пещере висела большая икона, а перед иконой стояло паникадило с массой зажженных свечей. От постоянно горящих свечей в пещере было необычайно душно, тем более, что окон и отдушин не было. Пещера освещалась только этими свечами. Входить нужно было, согнувшись по пояс, вход нарочно был сделан низкий. И вот у многих из нас, учеников, создалась уверенность, что если утром перед экзаменом сходить и помолиться в этой пещере, то экзамен сойдет благополучно. Я тоже был проникнут этим убеждением. Встаешь, бывало, часов в шесть и торопишься в собор. Ходила туда одна гимназисточка. Кто она была такая, в каком классе училась, не знаю. Стали мы с ней переглядываться. После этого следовало бы мне к ней как-нибудь подойти и познакомиться, но смелости никак не хватало. Девица была, по-видимому, более предприимчивая, чем я. Однажды возвращались мы с ней из собора, она впереди, я немного сзади. Она видит, что я никак не решаюсь подойти, уронила платок. Мне бы кинуться, поднять платок и передать ей, одновременно сказать что-либо. Но я, такой растяпа, и тут не рискнул этого сделать. Она, видя, что ничего из оброненного платка не выходит, повернулась и сама подняла его. Мне так было совестно перед самим собой за свою несмелость, что я с тех пор избегал встречаться с этой гимназисткой.

Другой случай был более серьезным. Увлечение более длительным. Но я по-прежнему вел себя как безмозглый трус. Это тоже была гимназистка, она кончала гимназию, а я реальное училище. Мы жили в соседних домах. Из моей комнаты я видел ее в окне чердачного помещения. Мы скромно поглядывали друг на друга. Свидания и совместные разговоры упрощались бы, т.к. я знал ее, был с нею знаком, перекидывался двумя-тремя словами в присутствии общих знакомых, но на намеренные встречи пойти не рисковал. Так потом мы и разъехались; она поступила в высшую школу, я в Политехникум10. Иногда впоследствии встречались, но юношеское увлечение уже не возобновилось…

Я окончил реальное училище в 1896 г., ни в одном классе не задержался. По окончании мне было выдано два свидетельства с отметками – одно за шесть классов и второе за седьмой, дополнительный класс. Отметки были таковы: за шесть классов: «отлично» — 3, «хорошо» — 9, «удовлетворительно» — 3; за седьмой класс «отлично» — 2, «хорошо» — 9, «удовлетворительно» —1. Отсюда видно, что я за все годы твердо выдерживал свою линию поведения – учиться на четверки.

Училище окончено. Все мы с большим облегчением вздохнули, почувствовав себя свободными…

Примечания

1. Сергей Николаевич Косарев (1962—1919) — селекционер, земский деятель, педагог. В 1893—1895 гг. заведовал Вятской фермой губернского земства, по его предложению была открыта опытная станция (ныне НИИСХ Северо-Востока), где были получены ценные сорта ржи и пшеницы. Умер в тюремном заключении.
2. Алексей Васильевич Отрыганьев (1877—1960) — доктор наук, профессор. Автор свыше 100 научных работ по вопросам почвоведения, агрохимии, климатологии, минеральных удобрений, табаководства.
3. В.И. Юферев, арестованный в 1930 г., по отбытии лагерного срока в Средней Азии и Казахстане и по возвращении в родной город в 1950 г., мог не знать о судьбе Садырина. Павел Александрович Садырин (1877—1938), выходец из вятских крестьян, автор талантливых работ о кооперации, член фракции кадетов в Государственной Думе. После революции был председателем правления сельских кооперативов; работал во Всероссийском комитете помощи голодающим, стал членом ЦИК СССР. В 1931 г. вместе с А.В. Чаяновым и Н.Д. Кондратьевым подвергся аресту по делу Трудовой крестьянской партии, в 1934 г. освобожден, но в 1938-м «за восстановление прежних связей» был вновь арестован и расстрелян в день вынесения приговора
4. Нина Александровна Кошурникова [Сергеева] (1875—1960) — заведующая внешкольным отделом Орловской уездной земской управы, библиотечный работник.
5. См.: Сергеев В.Д. Николай Аполлонович Чарушин: народник, общественный деятель, краевед.— Вятка (Киров), 2001.
6. В одной из глав воспоминаний о работе в Вятке после окончания Политехнического института в Риге В.И. Юферев рассказал о некоторых своих знакомцах, увлеченных революционным нетерпением (кое-кто из них посещал дом Н.А. Чарушина): «Работая в бюро, я как-то получил письмо от Н.Н. Бушена с запросом, не может ли и он устроиться на работу в вятской статистике. …Бушен приехал. Начав работать, он быстро познакомился кое с кем из вятской молодежи, и у него на квартире стали устраиваться собрания. Собирались лица с различными, по-видимому, направлениями — и социал-демократы и социалисты-революционеры. Бушен им что-то рассказывал, в чем-то просвещал, словом, был организатором и руководителем кружка. У него хранился гектограф, на котором отпечатывались листовки революционного характера. Я на этих собраниях никогда не бывал. Слышал, что революционная кличка Бушена была «товарищ Иван»… Следом за Бушеном через его посредство потянулись на Вятку и другие рижские студенты. Приехал Всеволжский В.А., Горбачев В.А. Первый также одно время работал в Вятской статистике, Горбачев же был лидером вятской социал-демократической организации. Он принимал активное участие в революции 1905 г., выступал в Вятке на митингах и организуя социал-демократические собрания. В конце названного года он ездил в Таммерфорс (в Финляндии) на большевистскую конференцию в качестве делегата от Вятского комитета, а в марте 1906 г. покончил с собой выстрелом из револьвера, оставив записку: «В смерти прошу никого не винить,— устал жить». Шевелкин Н.А., также студент Рижского Политехникума, приехал в Вятку уже после того, как я выехал оттуда, поэтому встретиться с ним в Вятке не пришлось. С переездом в Вятку все четыре названных лица бросили свое учение — оказались недоучками — и помимо работы в бюро ушли с головой в партийную деятельность. Так четверо рижских студентов, далеких от интересов Вятского края, никогда не бывавшие здесь, бросив учение, окунулись в самую гущу местной общественно-политической деятельности, сыграли в ней ту или другую роль, а затем, по-видимому, разочаровавшись, отошли от этой деятельности в сторону». Об упомянутых Вячеславом Ивановичем социал-демократах (как и названных выше И.Д. Ванееве, Г.Г. Кугушеве, Е.Н. Лосевой) апологетично писали в советские времена местные историки в книгах типа «Очерки истории Кировской организации КПСС». В воспоминаниях Юферева содержится иная оценка «пламенных революционеров».
7. Екатерина Львовна Брешко-Брешковская (1844—1934) — деятель революционного движения, политкаторжанка, участвовала в создании Боевой организации партии эсеров, после победы большевиков вела борьбу против Советской власти. Эмигрантка.
8. Александр Николаевич Потресов (1869—1934) — социал-демократ, отбывал ссылку в г. Орлове Вятской губернии, один из лидеров меньшевизма, в 1917 г. боролся против большевиков. Эмигрант.
9. Аркадий Аполлонович Чарушин (1856—1922) — чиновник, публицист. Окончил юридический факультет Петербургского университета. Служил в Переселенческом управлении МВД, в Департаменте государственных земельных имуществ. Автор работ о переселении крестьян, о народных нравах и быте, а так же незавершенной автобиографической повести «Братья Уржумовы», опубликованной Н.А. Чарушиным в журнале «Каторга и ссылка» (1926. № 1 [22]).
10. Политехникум — политехнический институт в Риге, при котором было отделение, готовившее агрономов.

Подготовил к публикации В.Д. Сергеев