Версия для слабовидящихОб отце и сестре
Ю. Е. Петряев
Папу я помню лет с трёх-четырёх. Помню, что он редко бывал дома. Помню зимний переезд из Улан-Удэ в Читу. Помню, как он в жуткие забайкальские морозы носил меня на руках в детский сад. Помню, как иногда забирал меня из садика и по дороге домой рассказывал всякие удивительные истории.
Папу мы видели мало. Он был постоянно занят – служба, командировки, работа в архивах и библиотеках. Домой возвращался поздно, когда мы с младшей сестрёнкой Наташей уже спали. А если приходил рано, то сразу уходил в свою комнату, садился за письменный стол и работал допоздна.
Но если вся семья могла собраться за ужином – это был настоящий праздник. Обычно во время таких посиделок мы, дети, просили: «Папа, расскажи, как ты был маленьким».
Папа рассказывал истории из своего детства. Он жил без матери, на нём была забота о двух младших сестрёнках. Истории были и грустные, и весёлые. В них правда переплеталась с вымыслом. Но иногда папа рассказывал сказки и истории собственного сочинения. Вот это да! Мы катались по полу от хохота, мама смеялась до слёз, а отец оставался совершенно невозмутимым. Он был великолепным рассказчиком и импровизатором.
Иногда пытался показывать нам, детям, фокусы. Но это ему почти никогда не удавалось, зато веселилась вся семья.
Капитан. 1940
Когда я пошёл в школу, папа пытался научить меня красиво писать. И посадку за столом меняли, и ручки, и перья – всё без толку. Чистописание было для меня каторгой. Красиво писать я так и не научился.
В 8–10 классах по литературе нам задавали писать домашние сочинения почти по каждому пройденному писателю. Писали по 10–12 тетрадных листов. Папа выступал в роли корректора, но писал я сам.
В 1952 г. вышла первая папина книга «Лекарственные растения Забайкалья». В это время я познакомился с терминами: корректура, гранки, редактор, печатный лист.
Тогда же увидел, как пишутся книги. До 1954 г. папа всё писал от руки. Приходилось некоторые фрагменты переписывать по несколько раз, постоянно править написанное. После появления пишущей машинки «Wanderer» стало несколько проще. Но правка и переписывание остались. Во время правки папа вырезал из листа удачные фрагменты, склеивал их с другими удачными. Черновики имели вид лоскутного одеяла или абстрактной картины, тем более что использовались обе стороны листа. Из-за постоянной возни с бумагой (рукописями, журналами, газетами, письмами) папа называл себя «старым бумажником». Так он подписывал письма и телеграммы домой. Печатал папа на машинке одним пальцем, но довольно быстро. Письма своим постоянным корреспондентам – только от руки.
Читать я научился в 5 или 6 лет, но чтение меня не заинтересовало. Не читал ничего, кроме учебников. Однажды (это было, когда я учился во втором классе) папа увидел, что я болтаюсь без дела, и прочитал мне вслух «Выстрел» Пушкина. Меня как «замкнуло» – стал заядлым книгочеем. Читал даже по ночам – под одеялом, с фонариком. Книги стали появляться от знакомых, из библиотеки, покупались, дарились.
Помню на новый 1950 г. мне подарили целую стопу книг из серии «Приключения и фантастика», изданных до и во время войны. Тут были романы Жюля Верна, Майна Рида, Казанцева. Книги эти папа купил у директора краеведческого музея Н. С. Тяжёлова, с которым был хорошо знаком по своей историко-литературной деятельности. В музее в детстве я бывал часто – и папа водил, и сам бегал. По мне, так Читинский краеведческий музей – лучший из всех виденных. На первом этаже в нём находился огромный, разукрашенный буддийский ритуальный слон, было там и чучело тигра, добытого в 1900 г. в окрестностях Читы. Большая экспозиция, посвящённая каторге, декабристам. На втором этаже – выставка трофейного немецкого и японского оружия. Во дворе музея стояли китайские курильницы в виде голов драконов и чудовищ.
Для меня, пацана, всё это было страшно интересно. И ещё – на втором этаже среди книг Читинского издательства стоял том альманаха «Забайкалье» с надписью: редактор Е. Д. Петряев. Я был очень горд.
И вот папа познакомил меня с директором музея. Николай Сергеевич Тяжёлов жил в домике около музея. Занимал там небольшую комнату, в которой почти постоянно топилась печка, и на плите что-то варилось. В комнате было огромное количество книг, которые занимали почти всё место, оставляя пространство только для печи, койки, небольшого стола и трёх стульев. Пока папа беседовал с Николаем Сергеевичем, я копался в книгах. Книги, в основном, были старые и старинные. Особенно мне нравилось рассматривать подшивки журнала «Нива». Сама беседа мне (в 10–11 лет) была не интересна, но запомнились несколько рассказов Тяжёлова о годах его работы товарищем министра внутренних дел Дальневосточной Республики. Была когда-то такая.
Примерно в эти годы начала стремительно расти наша домашняя библиотека. Папа соорудил стеллаж в своём кабинете и стал заставлять его книгами. Сначала появились собрания сочинений А. С. Пушкина, А. Н. Островского, А. М. Горького, А. П. Чехова и других. Привёз он и вышедшие 35 томов второго издания БСЭ. Даже я подписался на восьмитомник Жюля Верна.
Книги отец очень любил как явление культуры, как источник информации и наслаждения, как произведение человеческого труда, произведение искусства. Относился к ним очень бережно и меня с сестрёнкой приучил к этому.
Папа неплохо владел переплётным ремеслом. Много книг им было реставрировано, возвращено к жизни. Масса книг попала в его библиотеку из выброшенных или уничтожаемых собраний.
Бактериологический отдел СЭО Забайкальского военного округа. 1943
Очень ценил и даже любил он справочные издания, особенно энциклопедии. В его библиотеке были все издания БСЭ, множество отраслевых энциклопедий и справочников, порой довольно экзотических. А с энциклопедическим словарём Брокгауза и Ефрона была целая эпопея. Его папа купил в Ленинграде в начале 60-х гг., разыскивая отдельные тома на тамошних книжных развалах. Потом пёр эту тяжесть вместе с мамой в Киров.
Причём дефектные тома приходилось менять по несколько раз. Зато, в конце концов, все тома были в идеальном состоянии. Так было и с другими дореволюционными изданиями. Постепенно книги оккупировали наш дом. Когда мы в Чите в 1956 г. переезжали на новую квартиру, соседи спрашивали: «Это что, библиотека переезжает?» Мама пыталась бороться с книжным засильем, но отец потихоньку приносил новые книги в своём безразмерном портфеле и ставил новоприобретённый экземпляр подальше. Мама его находила только при составлении каталога. Шумела, успокаивалась. Папа обещал, что это предпоследний раз. И всё продолжалось.
Нам о своей литературной работе папа почти ничего не рассказывал. Только иногда за вечерним чаем говорил о том, с каким чудесным и интересным стариком или старухой познакомился и побеседовал.
Периодически папа дежурил по части, в которой служил (СЭО ЗабВО). Дежурство суточное, и вечером я шёл к нему с ужином или просто в гости. Я очень любил эти посещения. Отец, как дежурный, был вооружён пистолетом ТТ и револьвером «Наган». Оружие разряжалось и переходило в моё распоряжение. Папа в кабинете начальника части дежурил, а я в его кабинете играл с этим оружием: разбирал, собирал, делал всё, что делают мальчишки в таких случаях. На дежурстве же отец показывал мне, чем он занимается на работе, рассказывал, что такое микробиология, научил меня пользоваться микроскопом, познакомил с лабораторным оборудованием.
Военврач Е. Д. Петряев.1955
Отец отдал мне на растерзание трофейный японский прибор для электродиагностики и нейростимуляции. Это был изящный старинный ящик с катушкой Румкорфа и гальванической батареей. На нём я с друзьями изучал на практике свойства электричества.
Когда мне было 11–12 лет, папа дал прочитать книгу Поля де Крюи «Охотники за микробами». После неё я стал немного представлять, что такое наука и медицина. Примерно в это же время я прочитал рассказ И. Андроникова «Загадка Н.Ф.И.». А после папиных пояснений мне стали более или менее понятны его занятия в архивах и библиотеках. Сам он в детали при разговорах со мной не вдавался. На папиной работе была хорошая фотолаборатория. Там он учил меня основам фотолабораторных работ. Фотографировать отец начал учить меня на пластиночном немецком аппарате с форматом кадра 9 х 12 см. Фотоаппарат ставился на треногу, «жертва» усаживалась или устанавливалась перед аппаратом, и после долгих манипуляций нажимался спуск. Когда я освоил этого «монстра», мне подарили «Любитель», а затем папа стал доверять и свой ФЭД. Отец показывал нам много фотографий Забайкалья, сделанных исследователями, путешественниками и просто любителями в конце XIX – начале XX вв. Меня всегда поражало качество этих снимков, проработанность деталей, композиция.
Но, поснимав пластиночным аппаратом, я понял, что если фотограф уж залез на сопку со своим тяжеленным оборудованием, то он сделает всё, чтобы его немногочисленные снимки получились отличными. Он и камеру установит, и ракурс выберет, и подождёт, даже несколько дней, нужного освещения и только после этого нажмёт на спуск камеры. Не сравнить с современностью, где из сотни снятых кадров приличных один-два.
В своей любимой библиотеке. 1984
Папа бытовой фотографией почти не занимался. Он снимал старые дома, переснимал тексты, портреты и другие объекты, нужные для литературной работы. Большинство фотоиллюстраций для своих книг он сделал сам. Помню, с каким трудом восстанавливал он портрет Ф. И. Бальдауфа с акварели 13 x 18 см. На картинке были изображены три человеческие фигурки на фоне панорамы рудника. Не легче было подготовить для печати портрет Н. В. Кирилова. Иногда помогал и я, но это была чисто техническая работа. Своим довоенным ФЭДом папа снимал до 1961 г., когда приобрёл зеркальный «Зенит-3», который не любил из-за громоздкости.
На моей памяти, у отца было два письменных стола. Первый – в Чите. Он принадлежал хозяйке дома, который мы снимали более десяти лет. Сама хозяйка жила у дочерей в Риге.
Стол был старинный, покрытый зелёным сукном. У него было пять ящиков: по два – по бокам и один – в центре. В боковых ящиках лежали бумаги, а в центральном – всякие удивительные вещи. Чего там только ни было: перья для ручек, коробочки со шприцами и иглами, точилки для карандашей, дореволюционные скрепки и кнопки для бумаги, золлингеновские опасные бритвы, какие-то значки, древние и не очень монеты, старинные ножи для разрезания книг (бумаги), кованый гвоздь из Михайловского, японская медаль и ещё много всякого интересного.
В детстве я сгорал от любопытства, всячески старался заглянуть в этот стол. Когда папа показывал его содержимое внукам, извлекая каждую вещь и сочиняя о ней историю, это вызывало бешеный восторг. Рассказчик и сочинитель он был необыкновенный.
Отец был ярым приверженцем факта. Любая его публикация основывалась на проверенном и перепроверенном фактическом материале. Было интересно наблюдать, с какой тщательностью и дотошностью он уточняет фамилии, инициалы, даты и ссылки в своих рукописях, а затем в гранках. Во многих подаренных мне его книгах есть исправленные от руки опечатки. Папа очень скептически относился к воспоминаниям очевидцев («врёт, как очевидец»), он всегда искал документальное подтверждение. Чужие рассказы и воспоминания служили поводом или отправной точкой для последующей работы в библиотеках и архивах. Точно так же он относился к научным статьям. Отец считал, что если выводы научной статьи не подтверждены контрольными опытами, то они (выводы) не заслуживают доверия. Эти установки он с детства прививал мне. И, кажется, привил.
Е. Д. Петряев выступает на четверге.
1985
Семья в сборе. 1970
Интересно отношение папы к религии. Он уважал грамотных священников, убеждения верующих. Негодовал по поводу разрушения храмов, сожалел о гибели икон как произведений искусства и не любил попов. Он рассказывал о пьяном попе, который ходил с гармошкой по улице прииска, где он жил в детстве. Меня он познакомил со Священным Писанием по изданиям XIX в. с иллюстрациями Г. Дорэ. Иисуса Христа он считал первым коммунистом. Сам отец был убеждённым коммунистом. Его папа, мой дедушка, был членом РКП(б). Во время наступления Колчака за дедом приходили колчаковцы, чтобы арестовать, но он спрятался, и его не нашли. После Гражданской войны дедушка вышел из партии. Отец любил рассказывать, как в 1939 г. после ранения ездил в политотдел получать партбилет.
Н. С. Хрущёва считал ревизионистом. Не любил спецслужбы и политотдел. Очень тяжело принял доклад Хрущёва на XIX съезде КПСС. Хотя, думаю, о многом знал и до доклада.
Папа был очень добрым человеком, терпимым к чужому мнению, хотя мог и не разделять его. Я ни разу не слышал от него плохих высказываний о ком-нибудь.
Любимыми папиными ругательствами были «пестерь» и «гадский потрох» в различных модификациях и интерпретациях.
Когда мы жили в Чите, я был знаком почти со всеми папиными сослуживцами и со многими сотрудниками библиотек (областной и медицинской).
В 1956 г. папу перевели в Киров. Мой дом уехал, а я остался в Чите, так как поступил в мединститут. Больше всего радовалась переезду мама. После читинского дома с печным отоплением, без водопровода и с удобствами во дворе – благоустроенная квартира. Мама была в восторге. С тех пор я встречался с семьёй только на каникулах, потом в отпуске. Семья осталась, а Дома не стало. В Киров я приезжал только в гости. В Чите папа всегда ходил в военной форме, гражданской одежды у него не было. В Кирове же он почти всегда носил штатское, что меня на первых порах очень удивляло. В письмах ко мне он сообщал о своих новых книгах, создании литературного музея, организации клуба книголюбов. Хвастался буклетами и приглашениями на заседания клуба и краеведческие четверги. При моих посещениях Кирова мне очень нравились наши вечерние чаепития. Часов в 9–10 вечера вся семья собиралась на кухне за столом и, неспешно беседуя, засиживалась глубоко за полночь.
Евгений Дмитриевич Петряев и Александра Николаевна Евсеева – жена, ангел-хранитель
На заседания клуба папа меня никогда не приглашал и новым знакомым не представлял. С его соратниками и друзьями мне пришлось знакомиться лишь на папиных похоронах.
При встречах отец всегда выдавал мне массу новой информации. Он в начале семидесятых годов дал мне почитать распечатку лекций Л. Н. Гумилёва об этногенезе, работы по доказательной медицине и многим другим интереснейшим вопросам. С 1975 г., после моего переезда в Кирово-Чепецк, мы виделись намного чаще, а перезванивались ежедневно.
Меня всегда поражала организованность отца. В день он получал до десятка писем и столько же, если не больше, отправлял. Секретаря у него не было. Ни сестра, ни мама ему в этом не помогали, разве что по пути опускали письма в почтовый ящик. У папы был заведён специальный «кондуит» в котором фиксировалась вся переписка.
Папа никогда не занимался домашним хозяйством. Он был «добытчик». А весь уют в доме создавала и поддерживала мама. Собственно, она всю жизнь посвятила тому, чтобы создать отцу максимальные удобства для жизни, работы и творчества.
Когда после переезда в Киров, домашняя библиотека превысила все разумные пределы, а мамины попытки притормозить её рост ни к чему не привели (к росту библиотеки приложили руки и мы с сестрой), мама завела каталог и руководила расстановкой книг по шкафам, полкам и стеллажам. Это несколько разрядила ситуацию, но частенько нужную книгу было найти затруднительно – домочадцы педантичностью не отличались.
Мама очень любила живопись. И, живя в Кирове, собрала замечательную коллекцию художественных открыток. Но основная её функция – хранительница семейного очага. И она его берегла и хранила, делала максимально комфортным. После папиной кончины его эстафету приняла моя сестра Наталья Евгеньевна Петряева. Она продолжила переписку, активно занялась деятельностью клуба книголюбов. Уже находясь на смертном одре, участвовала в подготовке шестых Петряевских чтений. Царствие ей небесное!
Отрадно, что начинание отца – клуб «Вятские книголюбы» имени Е. Д. Петряева – продолжает жить, опираясь на энтузиазм его соратников и единомышленников. Петряевские чтения проводятся в Кирове и Чите. Переиздана книга отца «Нерчинск».
Человек жив, пока жива память о нём, и продолжается его дело.
Наташа
Сестра была на семь лет меня моложе, поэтому, когда мы жили в Чите, мне приходилось с ней водиться, присматривать за ней, получать её «в нагрузку» при играх с приятелями. Это было не обременительно, но ограничивало мою свободу. Она без конца доставала меня вопросами: что это? где это? зачем это? куда идём? И так постоянно.
Читать научилась рано, в школу пошла с шести лет. Читала всегда много, запоем. Взросление её проходило без меня – она в Кирове, я в Чите.
Приезжая на каникулы или в отпуск, я видел, как Наташа растёт и меняется – стал заметен уклон её интересов в сторону литературы и искусства. Родители пытались учить её музыке, но попытка не удалась из-за отсутствия музыкального слуха. Однако музыку сестра очень любила, не пропускала концерты приезжих и местных музыкантов. Правда, интерес не распространялся на рок и попсу. За свою жизнь она собрала довольно большую подборку пластинок с классической музыкой. Очень хорошо разбиралась в живописи (помогала мамина большая коллекция художественных открыток), неплохо знала античную мифологию. Когда мы вместе бывали в Ленинграде, Наташа проводила для меня замечательные экскурсии по Эрмитажу и Пушкинскому музею, по историческим местам. Школу окончила с серебряной медалью. После учёбы в Пермском мединституте и трёхгодичной работы участковым врачом в Проснице Наташа в 1971 г. вернулась в Киров. Стала работать гастроэнтерологом в областной больнице.
Н. Е. Петряева выступает на заседании клуба
Живя вместе с папой, она, естественно, была в курсе его литературной и общественной деятельности. Знала о многих корреспондентах, с некоторыми, особенно читинцами, ленинградцами и москвичами, была знакома лично. Помогала, совместно с мамой, составлять именные указатели к папиным книгам. Дело это кропотливое и довольно нудное. Знала хорошо о работе клуба, но участия в нём не принимала. И отец, насколько мне известно, её на заседания не приглашал.
Наташа тяжело переживала смерть папы в 1987 г. Она оповестила всех корреспондентов отца о его кончине и стала поддерживать со многими из них переписку. Как продолжение переписки, Наташа занялась делами «Вятских книголюбов».
Познакомилась с участниками, быстро разобралась с ситуацией и стала работать в клубе, стараясь заменить Евгения Дмитриевича.
И во многом ей это удалось. В общении с сестрой было видно, что работа в клубе её захватила. Деятельность, связанная с клубом, стала главной в её жизни, отодвинув и лечебную, и преподавательскую работу.
После смерти папы на плечи Наташи легла тяжёлая и очень объёмная работа по приведению в порядок его архива и библиотеки. Какую-то помощь оказывала мама – Александра Николаевна, но в 1991 г. её не стало. Работая с наследием отца, Наташа проявила неординарную эрудицию, целеустремлённость и одержимость. Последние годы жизни она боролась с тяжёлым недугом. Уже находясь на смертном одре, отдавала указания о судьбе папиной библиотеки, диктовала письма, готовясь к очередным Петряевским чтениям. Эти чтения 2001 года прошли уже без неё…
2013 г.
