Ухабы и опрокидывания: тяготы зимних дорожных передвижений в Вятском крае и окрестных землях в прошлые времена

В. А. Коршунков

Мне уже приходилось писать об особенностях дорожных передвижений на Вятке прежнего времени, в том числе и в этом альманахе1. Имеется в виду период до повсеместного распространения автомобилей (это XVIII и XIX вв., да, собственно, и первая треть XX в.). В общем-то, известно, что тогда российские пути-дороги бывали долгими и трудными. Шаткие дорожные мосты вызывали опасения. Почтовые станции и придорожные постоялые дворы кишели «клопами да блохами», не дававшими проезжим спать. Кое-где всё ещё могли случаться нападения и разбойников, и диких зверей. Дорожное полотно толком не поправлялось, а если его всё же чинили, то иной раз так, что лучше б вовсе не трогали…

Словом, были и, так сказать, естественные особенности наших дорог (связанные с протяжённостями, климатом, небольшой плотностью населения), и такие, о которых шаблонно припоминают, как только речь заходит о двух привычных российских бедах.

«Отличные гладкие великолепные шоссе»?..

Есть, однако, мнение, что плохое состояние дорог – это едва ли не сознательный выбор русских людей, которые, дескать, разумно распоряжались ресурсами и не тратились попусту на такую мелочь, как надлежащее обустройство дорожного покрытия и прилегающей полосы.

Вот как рассуждает об этом современный политик и публицист-пропагандист В. Р. Мединский, издающий неплохо написанные и растиражированные книги очерков, где разоблачаются всевозможные негативные «мифы о России». В одной из этих книг, в разделе о «лени», есть «Этюд о дорогах…» Там автор задаётся резонным вопросом: почему это в Римской империи устраивались прекрасные дороги, а в империи Российской – нет? И Мединский втолковывает: «Ответ кроется глубоко в истории и очень прост. Ровно в той степени, что Риму каменные дороги были целесообразны, в той же степени у нас веками в них не было ни военного, ни особого экономического резона». И далее: «…Как раз наш суровый климат позволял обходиться вообще без дорогостоящих дорог. Наоборот, в том, чтобы их не строить, имелась экономическая целесообразность. Большую часть года, на несколько месяцев от осени до весны, когда замерзали реки, вся страна покрывалась сетью отличных гладких великолепных шоссе. К тому же абсолютно бесплатных». Короче, Мединский напоминает: у нас ездили зимой по льду рек2.

Мнение о зимних путях по льду рек нередко высказывается в других текстах, условно говоря, патриотического направления. Например: «…С географией связана и вторая наша беда, которой нас бесконечно попрекают – дороги… Надо учитывать, что снежный покров в России держится от трёх месяцев на юге до полугода на севере. На это время дорогами становились русла рек и зеркала озёр – идеальные зимние дороги. А вот обычные, земные пути выравнивались снежными сувоями в сплошные непролазные равнины, глубиною по пояс, а то и по грудь взрослому человеку»3.

Однако едва ли можно говорить, будто зимний путь по руслам рек у нас стоял наибольшую часть года. Всё же это не так – прочный лёд получается далеко не сразу, а по весне он, может, ещё и прочен, но кто за его прочность поручится? Гружёный обоз поостерёгся бы проложить путь по ноябрьскому или мартовскому льду. Нередко приходилось зимой ехать и по суше: ведь реку трудно было заставить подвинуться туда же точно, куда нужно было добираться людям. Да и насчёт «отличных гладких великолепных шоссе» – явное преувеличение. Очень опасными на замёрзших реках бывали полыньи. И не всегда снег на льду (как, впрочем, и снег в чистом поле) ложился так уж гладко. Снежные заносы случались и по руслам рек. А по лесной или полевой дороге зимою в санях иной раз тоже можно было прокатиться неплохо. Но так случалось далеко не всегда и не везде. (Об этом, собственно, речь у меня и пойдёт). Хотя, что правда, то правда, – основные грузовые перевозки шли зимой, тогда и цены на многие завозимые товары снижались.

И – короткое замечание о Древнем Риме. Мединский прав: это верно, что у римлян была настоятельная потребность в хороших дорогах. Вот их и строили, причём основательно, последовательно, прочно. А ведь, согласно логике Мединского, можно было бы сказать: ну, зачем средиземноморской империи такие, экономически нецелесообразные, пути сообщения? Плавали бы себе по своему незамерзающему морю – аром, что ли, оно было внутренним водоёмом державы, раскинувшейся на его берегах? Добраться морским путём можно было, куда хочешь, к любому месту – от Крыма до Британии, к тому же не тратясь на дорожное обустройство. Так нет – строили сухопутные трассы и потомкам в наследство оставили… Почему? Да ведь просто-напросто как у нас по замёрзшей реке, так и у них по морю – не до всякого поселения доберёшься.

Как сбиться с дороги, едучи по льду реки

Что же касается зимней езды по замёрзшим руслам рек, то вот наглядный случай – приключение, испытанное литератором М. Л. Михайловым (1829–1865), который зимой 1861–1862 гг. добирался в ссылку в Сибирь. Возок, управляемый местным ямщиком, выехал из Ярославля: «Зимняя дорога шла Волгой. Вскоре после того, как мы выехали, поднялся ветер, не особенно сильный, но со снегом и поднял небольшую метель. Мы преспокойно задремали, никак не воображая, чтобы, едучи по льду реки, можно было, даже при сильной метели, сбиться с дороги. Но это именно случилось.

Когда кто-то из нас проснулся и тотчас разбудил других, мы стояли над полыньёй. Ямщик не знал, что делать и где дорога. После долгих поисков он решил, что мы не по дороге едем, и повернул назад. Потом он ещё раза два ворочался и наконец с самым твёрдым убеждением заявил, что дорога найдена и что теперь остаётся до станции не больше половины пути. Спал он, что ли, или ехал в первый раз, или по какой рассеянности потерял, действительно, занесённую снегом дорогу, – но он сваливал всё на каких-то проезжих в санях, которые, видимо, обошли его».

Затем вдали показались какие-то строения. Сперва думали, что это, должно быть, уже первая за городом почтовая станция. Оказалось, что они подъезжали опять к Ярославлю! А ямщик всё никак не хотел признавать своей ошибки. «Когда он убедился наконец в этом, отчаяние его было невообразимо, и он и дорогой и по приезде на почтовый двор не переставал изумляться своей ошибке и изрекать проклятия на встретившиеся ему сани и на каких-то леших, сидевших в них». А в городе, на почтовой станции путникам как бы в утешение сказали, «что и сам начальник губернии этой же дорогой ездит всегда и недавно застрял где-то в зажоре». (Зажор – подснежная вода в выбоинах дороги). Мол, что ж, оно бывает, со всеми бывает!..4

Примечательно, что ямщик, желая как-то оправдаться, сваливал на проезжих, что «обошли» и, значит, запутали его, сбили с пути. Может, вправду проехали мимо какие-то сани, и ямщик в сердцах обозвал их «лешими». То есть, коль уж «обошли» – так они «лешие» и есть. Хотя, казалось бы, какие лешие посреди большой реки?.. Однако именно у леших было это свойство – «обходить». Очевидно, и сам Михайлов, с которым всё это приключилось, не мог бы разобрать, что означает слово «лешие» в ворчании ямщика – то ли обычное (терминологическое, так сказать) обозначение лесной нечисти, то ли (в переносном смысле) ругательство, которым он припечатывал каких-то лихих ездоков. Так, собственно, в разговорной речи и образуются разнообразные ругательства: от термина («чёрт», «сука», «идиот») – к переносному значению, с уподоблением какого-либо субъекта этакому вот существу.

«Сердце замирает от одного воспоминания»

В. В. Набоков, интересовавшийся дорожными передвижениями в старой России в связи с комментированием им романа Пушкина «Евгений Онегин», со знанием дела замечал, что, хотя старались путешествовать обычно зимой, но, «с другой стороны, зима могла намести столько снега, что путешествие “по снежному пути” становилось не лучше, чем по слякоти и грязи». Он приводил в пример друга Пушкина – Вульфа, который из-за обильного снегопада «целый день – с раннего утра и до восьми вечера – преодолевал на дядиной тройке сорок вёрст между Торжком и Малинниками в Тверской губернии»5.

А ещё то морозы, то метели и заносы, то ухабы и прочее, прочее… Вот С. Т. Аксаков (1791–1859) в автобиографической книге «Детские годы Багрова-внука» (1857) вспоминал о том, как его ребёнком везли зимою в закрытом небольшом возке по заснеженному, промороженному Заволжью. Внутри было не слишком холодно, хотя и душно. «Эта дорога, продолжавшаяся почти двое суток, оставила во мне самое тягостное и неприятное воспоминание». И затем: «Я не могу описать тревоги и волнения, которое я испытывал тогда. У меня было и предчувствие и убеждение, что с нами случится какое-нибудь несчастие, что мы или замёрзнем, как воробьи и галки, которые на лету падали мёртвыми, по рассказам Параши, или захвораем. <…> Поутру, когда мы опять остановились пить чай, я узнал, что мои страхи были не совсем неосновательны: у нас точно замёрз было чувашенин, ехавший форейтором в нашем возке. Будучи плохо одет, он так озяб, что упал без чувств с лошади; его оттёрли и довезли благополучно до ближайшей деревни. Тогда же поселились во мне, до сих пор сохраняемые мною, ужас и отвращение к зимней езде на переменных обывательских лошадях по просёлочным дорогам: мочальная сбруя, непривычные малосильные лошадёнки, которых никогда не кормят овсом, и, наконец, возчики, не довольно тепло одетые для переезда и десяти вёрст в жестокую стужу… всё это поистине ужасно». А уже в самом конце пути их возок наехал на пень и опрокинулся, причём сам он, спавший в ту минуту, сильно ударился бровью о шляпку гвоздя да ещё чуть не задохнулся, потому что и ехавшие с ним люди, и множество подушек – всё это обрушилось прямо на него, а возок подняли не сразу. Все смеялись, писал Аксаков, смеялись, не понимая того, что он же мог задохнуться и умереть6.

В другой своей книге, «Воспоминаниях» (1855), Аксаков описывал самое начало XIX в., когда его возили в Казань: «Езда зимой на своих, по просёлочным дорогам тогдашней Уфимской губернии, где по целым десяткам вёрст не встречалось иногда ни одной деревни, представляется мне теперь в таком ужасном виде, что сердце замирает от одного воспоминания. Просёлочная дорога была не что иное, как след, проложенный несколькими санями по снежным сугробам, при малейшем ветерке совершенно заметаемый верхним снегом. По такой-то дороге надобно было тащиться гусем, часов семь сряду, потому что пряжки, или переезды, делались вёрст по тридцати пяти и более; да и кто мерял эти вёрсты!»7

Конечно, маленький Аксаков был ребёнком чувствительным (и в старости он тоже, кажется, оставался таковым). Его рассказы о зимних поездках при более или менее комфортных условиях – в закрытом возке, с продолжительными длительными остановками в избах – надо воспринимать через тогдашние ощущения нервного и боязливого мальчика, которому всё это было внове. И всё же, вот они, реалии зимнего пути: лютые холода и опасность обморожения, душный сумрачный возок или – на выбор – ледяной ветер в лицо, длительные перегоны по безлюдной заснеженной пустыне, а если просёлок, то движение там совсем медленное (лошадей запрягают гусем), да ко всему ещё и невидимые под снегом придорожные пеньки.

И герой книги М. Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина» (1887–1889), вспоминая далёкие, дореформенные годы, рассказывал, в общем, о том же: «Зимние поездки… были скучны и неприятны. Нас затискивали (пассажиров было пятеро: отец, матушка, сестра, я и маленький брат Коля) в запряжённый гусем возок, как сельдей в бочёнок, и при этом закутывали так, что дышать было трудно. Прибавьте к этому ещё гору подушек, и легко поймёте, какое мученье было ехать в такой тесноте в продолжение четырёх-пяти часов. Сзади ехали две девушки в кибитке на целой груде клади, так что бедные пассажирки, при малейшем ухабе, стукались головами о беседку кибитки.

Клопами и другими насекомыми ночлеги изобиловали даже более, нежели летом, и от них уже нельзя было избавиться, потому что в экипаже спать зимой было неудобно. К счастию, зимний путь был короче, и мы имели всего три остановки»8.

И. И. Железнов (1824–1863) – литератор и краевед, знаток повседневной жизни уральского казачества – в беллетризированном очерке вспоминал, как он в декабре 1852 г. выехал из Уральска в земли «башкирцев»: «Поехал, говорю, но как поехал, кто бы знал? не приведи Бог злому ворогу так ездить: от этой поганой езды долго болели у меня бока. Дорога хотя шла и по ровной степи, но сама была не ровна, а унизана частыми шиблями и раскатами. И без того кривой, сбоченившийся возок мой, беспрестанно валялся с боку на бок, и я ежеминутно стукался то головою об верх кибитки, то спиною об зад её, то боками о бока возка, чистое терпел наказанье. А бедного моего Руслана, сидевшего со мной рядом, начисто закачало, так что, несмотря ни на ласки мои, ни на угрозы, он выпрыгнул из возка и решился совершить путешествие без посторонней помощи, на собственных ногах. Хотел было и я последовать его примеру, но не осмелился: ведь у собаки, думаю, четыре, а у меня, грешного, только две ноги, – за четвероногим не угоняешься. К тому же я берёг себя на случай невольного путешествия пешком, ибо только и смотрел, как дряхлый возок мой, ныряя из ямы в яму, треснет и рушится.

Но к счастию моему и к чести своей, скрипучий и еле живой возок мой вынес столь для него трудную, а для меня в высшей степени мучительную дорогу»9.

И, конечно же, зимой куда проще было, чем в иные сезоны, заплутать, заблудиться, а то и попасть под власть лешего, нечистой силы – с тем же несчастливым итогом. Если в пути заставала метель, заносившая дорогу, тогда путники вынуждены бывали остановиться и пережидать, рискуя замёрзнуть до смерти. Кстати, для суеверных людей снежные вихри казались проявлением нечистой силы – «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают»…

И в художественной литературе, и в мемуарах описано множество случаев, подобных тому, как «в степи замерзал ямщик». Поэтому приведу здесь только один, показательный пример. В рассказе А. И. Куприна «Чёрная молния» (1913) герой зимою, в метель, по улочкам уездного городка добирался в дом своего знакомого на званый вечер: «Теперь уже не ветер, а свирепый ураган носился со страшной силой по улицам, гоня перед собой тучи снежной крупы, больно хлеставшей в лицо и слепившей глаза. Я человек, как и большинство современных людей, почти неверующий, но мне много пришлось изъездить по просёлочным зимним путям, и потому в такие вечера и в такую погоду я мысленно молюсь: “Господи, спаси и сохрани того, кто теперь потерял дорогу и кружится в поле или в лесу со смертельным страхом в душе”»10.

А ведь вдобавок ко всем этим разнообразным ужасам зимнего передвижения – ещё и самые обычные наши ухабы!..

Зимние дорожные горки, морская болезнь и кувыркания

Итак, вот она, ещё одна зимняя напасть – огромные ухабы, которые образовывались, главным образом, из-за частого проезда тяжело гружёных санных обозов. Наметёт вьюга на дорогу снег, умнут его грузовые сани, собьют в раскаты – вот ухабы и готовы. В конце концов, зимою на дорогах иной раз получались настоящие холмы, и чередование быстрого спуска с медленным подъёмом бывало весьма тягостным и опасным. Когда на пути возвышались снеговые курганы, то при скатах вниз случались поломки и опрокидывания, а при подъёме нужно было выходить из саней, понукать и вытягивать лошадей наверх. Поездка по таким горкам приводила некоторых даже к самой настоящей морской болезни.
Много писавший о российских дорогах П. А. Вяземский иронически воспел традиционные дорожные препоны в стихотворении «Ухаб» (1818). Это грибоедовский Чацкий попал «с корабля на бал», а герой Вяземского (впол-не автобиографичный) восклицал: «…С бала я попал в ухаб!» Известно, что автор, вызванный к месту службы, принуждён был срочно ехать в дальний путь, вот тогда и сложилось у него это стихотворение. Он философствовал: «В ухабе сидя, как в берлоге, // Я на досуге рассуждал // И в свете, как и на дороге, // Ухабов много насчитал». Важное его наблюдение: с большим грузом, свысока, падение в ухаб опаснее, а «яма та же // В смиренных розвальнях сносней!» Даже столкновение со встречным экипажем – и оно помянуто: «…Наедет случай – и с дороги // Как раз в ухаб тебя столкнёт»11.

У Вяземского есть ещё одно стихотворение, написанное спустя десять лет, с лаконическим названием «Ухабы. Обозы». «Обозы» же в связке с «ухабами» – оттого, что это они, вереницы тяжело гружёных саней, проделывали на зимнем пути огромные выбоины: «Покажется декабрь – и тысяча обозов // Из пристаней степных пойдут за барышом, // И путь, уравненный от снега и морозов, // Начнут коверкать непутём». Такие ухабы – «стоячая качка», «волны без движенья». А обозы – это наше «зимнее судоходство», зимой-то у нас всё ими и передвигается, «но в проезжающих болят от вас бока»12.

Как бы подытоживая тему зимних передвижений, Вяземский в стихотворении «Кибитка» (1828) судил о зимней езде, хоть и не без улыбки, но всё же, как о злоключении: «Нет, нет, путь зимний не по мне: // Мороз, ухабы, вьюги, снеги»13.

Т. П. Пассек, урождённая Кучина (1810–1889), которая вышла замуж за В. В. Пасека (1807–1842), приводила в своих воспоминаниях отрывок его текста. В 1830-х гг. они жили в Харькове и много ездили. И муж, давая характеристику дорогам, замечал: «Редкое время дорога от Харькова до Москвы бывает удобна, обыкновенно же или испорчена или грязна до того, что лошади местами тянут экипаж шаг за шагом. Зимою, пожалуй, и того хуже. Частые метели заносят путь, обозы выбивают такие глубокие, последовательно идущие ухабы, что поездка становится невыносима, медленна и утомительна до крайности»14.

А вот, например, А. А. Фет вспоминал, как его, четырнадцатилетнего, в начале 1835 г. привезли из родительского поместья на Орловщине в Петербург. Эта поездка запомнилась Фету. Его дядя, провожая родственников, говорил, что надо обещать по целковому ямщикам, «если они птицей пролетят первую станцию». Но не тут-то было. «К сожалению, мы попали в такие ухабы и развалы, при которых о птичьем полёте нечего было и думать»15. Может, оттого-то Фет всю жизнь и не любил путешествий…

Обычным делом на зимней дороге были опрокидывания в сугробы и поломки повозок. Скажем, Н. С. Лесков (1831–1895) в молодые годы, во второй половине 1850-х гг., работал в торговой компании и много ездил по служебной надобности. В статье, опубликованной в 1864 г., он вспоминал: «Один раз, именно лет шесть или семь назад, я выехал из Москвы в Пензу с двумя попутчиками… Дело было зимой, так после Николы, а уж были ухабцы. Ехали мы в рогожном возке, купленном нами сообща в Москве. <…> А уж я говорю, местами были ухабцы, и таки раскатисто становилось. В одном таком-то местечке возок наш со всего разбега бух в ухаб, а оттуда прямо в раскат да полозом о мерзлый гребень раската, – так двух копыльев как и не было. Неприятное дело! Дотащил нас ямщик до первой деревни и стой: чиниться нужно»16.

В декабре 1856 г. писатель-этнограф и путешественник С. В. Максимов выезжал с ямщиком в лёгонькой, обитой оленьими шкурами кибитке с Мезени на Печору – по северу Архангельской губернии: «Поехали. Тройка хохлатых, измученных лошадёнок, сбитых сотским с разных дворов и потому невыезженных, метнулась в разные стороны, сбилась с дороги в сугроб, опрокинула кибитку набок. Кибитка была, правда, тепла, но неудобна для того, чтобы в таком крайнем случае выбраться из неё. Наконец и это неудобство было устранено: трое мужиков поставили её на копылья, ухватившись за один бок. Я вылез, но ушёл в снег по плечи; наконец, и оттуда вылез и опять сидел в кибитке по-прежнему, созерцая впереди себя длинного, как шест, ямщика, взгромоздившегося на переднюю лошадь». Когда въехали в лес, то лёгкая, неустойчивая кибитка уже не опрокидывалась – тропинка была слишком узкой. Но тут начались новые напасти: долговязый ямщик, сидевший не на облучке, а на передней лошади, «задевал головой за сук, раскачивал ветви и подвозил меня с кибиткой под этот сук как раз в то время, когда валилась оттуда огромная охапка густого пушистого снега». Если же выбирались из зарослей на открытые поляны – «здесь не было деревьев и, стало быть, приводилось чаще опрокидываться: повалится кибитка набок, зарывшись до половины в снег, и протащится таким образом вперёд до той поры, пока не услышит форейтор-ямщик задыхающегося голоса из кибитки, вопиющего о пощаде и помощи. Соскочит он с лошади, кое-как поставит опять сани на копылья и в сотый раз удивится причине такого злоключения, промолвив:

– Со всеми, почесть, начальниками вот эдак-то!
– Да вы по-дурацки ездите: вместо облучка садитесь на переднюю лошадь. Нигде ведь так-то не ездят!
– Все так бают, да вот поди ты…
– Садись на облучок!
– Несвычно: лошади опять замотаются. Ну, ин ладно!

Чтобы угодить седоку, он и примостится, пожалуй, на облучок, но ненадолго»17.

Похоже, что этот ямщик из местных привык запрягать лошадей друг за другом в ряд, то есть гусем. И на передней он сидел сам. Гусем обычно ездили на Севере и в Сибири, где за долгую зиму скапливались огромные сугробы и потому приходилось передвигаться по узкой колее, на которой упряжка обычной тройкой была бы слишком широка для такой дорожки.

Сын С. Т. Аксакова, И. С. Аксаков, во время путешествия по Западной Европе в посланиях своим домашним нередко сравнивал погоду с той, какая должна быть в это же время в России. И в письме от 19 февраля 1860 г. из Гейдельберга обронил фразу: «Говорят, такие ухабы в Москве, что лошади  останавливаются»18. Когда же зимой 1860–1861 гг. он возвратился из Западной Европы в Россию, то 9 января в письме священнику русской церкви в Вене М. Ф. Раевскому, уже из Москвы, сообщал, что на границе их встретила «русская зима с 20 градусами мороза, с сугробами снега и с глубокими ухабами…» Ехать зимним путём было трудно: «Сестру Веру ухабы до такой степени расколотили и расстроили, что мы вынуждены были отдыхать по ночам на сквернейших станциях. К тому же морозы всё усиливались». Но, в общем, им тогда ещё повезло с дорогой. Далее в этом письме Аксаков добавлял: «Вообразите, у нас такая зима, какой я и не запомню: морозы дошли до 32 градусов! Просто ужас! Потом вдруг на несколько часов стужа спала на 3 градуса, а теперь опять лезет в гору»19.

Член-корреспондент Московского археологического общества, ярославский чиновник В. И. Лествицын в марте 1869 г. отправился на Первый археологический съезд в Москву. Он выехал по дороге на Ростов Великий. И вот он уже у первой ямской станции, деревни Кормилицыно, за 19 вёрст от Ярославля. К этому месту пути Лествицын приурочил такую запись: «Скажу два слова о дороге. Она невыносима». Далее он всё же пояснял эти лаконичные «два слова» и, прежде всего, жаловался на дорожные раскаты: «Первая причина та, что она (дорога. – В. К.) шоссе, которая идет горбом над окрестностью, а так как обыкновенный экипаж русской – розвальни, раскатывающиеся по сторонам, то и образуется из дороги непрерывный ряд раскатов. Потом дорога оставалась на воле судьбы до ростовской ярмарки, а перед самой ярмаркой неровности её сбиты, и этими сколками завалены ямы, но снега, который бы уравнял дорогу, ещё не было, а если и был, то из ям метель его выдула. Понятно, каково ехать по сколотому, неровному льду»20. Упомянутая Лествицыным Ростовская ярмарка была очень значительной и проходила в начале Великого поста. Доехав до Ростова, Лествицын заметил, что в эти дни ярмарка уже оканчивалась21.

В 1867 г. политический ссыльный, народоволец Л. Ф. Пантелеев вместе с женой ехал в ссылку из Красноярска на север Енисейской губернии. Уже наступила весна, но снег ещё лежал. Дороги были плохими, размытыми. И запомнился им этот сибирский путь тем, что постоянно случались опрокидывания в снег. Его жена С. В. Пантелеева вспоминала: «Лесной просёлок был страшно выбит приисковыми обозами, наша кошёвка часто опрокидывалась на раскатах и ухабах, и мы выпадали в снег. Ночью муж зажигал спички и терпеливо собирал выпавшие вещи. Однажды он что-то долго искал в снегу и с видимым огорчением сказал: “Эх, пропал последний остаток прежнего величия – хорошие золотые часы!”»22 Когда же зимой 1874 г. Пантелеев возвращался из Сибири, то, по его словам, «от долгой езды ощущалось иногда что-то вроде морской болезни»23.

Знаток народной жизни, писатель Василий Белов, родившийся в 1932 г. на Вологодчине, пояснял: «Самое опасное для зимнего седока – это раскаты – отшлифованные полозьями крутые уклоны. Возы кувыркались на них, увлекая за собой и даже роняя некрепких лошадок. Крепкие кони выворачивались из оглобель»24.

Известно, что в России XVII в. во время зимних поездок царя по окрестностям Москвы некоторые из его стряпчих назначались в «ухабничие» – для поддержания возка на ухабах.

В середине 1650-х гг. в России побывал патриарх Антиохийский Макарий III. Вот как, согласно описанию Павла Алеппского, патриарх со свитой отправлялся в путь зимою по центральной Московии: «Воевода и другой боярин, назначенный нам сопутствовать, встали сзади у углов саней, держась за них руками… <…> Оба драгомана и боярин сменялись у углов саней, как в знак почёта, так и для того, чтобы сани не опрокидывались при подъёмах и спусках. <…> Сани в эту пору несутся быстрее птицы по замёрзшим дорогам. <…> Так как дорога весьма узка, то стрельцы заставляли проезжих отходить в сторону, причём лошади их, по причине глубины снега, лежавшего на полях, увязали по брюхо. Мы чувствовали большое утомление, потому что здешние дороги весьма затруднительны по причине подъёмов и спусков; сани, словно корабли на Чёрном море, качались направо и налево. Поэтому драгоманы с утра до вечера держались за сани (владыки), чтобы они не опрокинулись; наши же сани опрокидывались с нами неоднократно. Никто из нас не был в состоянии двигаться пешком, ибо земля была (скользка), как мыло»25. Иначе говоря, выделенная антиохийскому патриарху почётная стража исполняла обязанности «ухабничих».

«Ужасы путешествия в России», испытанные иностранцами

В начале XIX в. в России жили и путешествовали по ней сёстры Вильмот, приехавшие по приглашению погостить из Великобритании. Марта Вильмот писала 18 декабря (по н. ст.) 1803 г. из Москвы, куда она только что добралась, своей матери, оставшейся на родине: «Доехали мы, дорогая мамочка, вполне благополучно, это было моё первое путешествие в экипаже без колёс (курсив автора. – В. К.). Погода такая холодная, что временами от мороза буквально перехватывает дыхание, но я вопреки всему здорова. Однако стужа, право, непереносима. Да будет известно любителям сверяться с барометрами: вчера мороз достигал 25 градусов и ожидают, что он усилится до 30. Когда холодное дыхание ветра студит мой хрупкий ирландский организм, я замерзаю заживо, но в комнатах очень тепло». И дальше – о подмосковной зимней дороге: «Мне не понравилась езда на санях, когда они, как по зубьям пилы, движутся по комьям льда; думаю, ни один несчастный на борту корабля не страдал больше меня. Мы закутаны в меха, меховые одеяла под ногами должны хранить тепло, но всё напрасно – через 12 часов пути от нашего дыхания обшивка экипажа покрылась крохотными сосульками»26.

В строках письма много для нас интересного. Это и первые впечатления Марты от езды не в привычном колёсном экипаже, а в санях на полозьях – как иногда говорили иностранцы, «на русском колесе». И суровые морозы, во время которых приходилось ездить на дальние расстояния. И наконец, бугристая поверхность зимней дороги, когда едешь «как по зубьям пилы».

В дневнике Марты Вильмот за 22 марта 1808 г. имеется такая путевая запись: «Путешествие очень утомительно, так как дороги невероятно плохи. Их ни с чем невозможно сравнить. Моя повозка буквально рассыпалась на атомы, в ней не осталось ни одного целого стекла. Сейчас мне приходится ждать, пока на возок поставят новые полозья (старые разлетелись на куски). Еду день и ночь и могу похвастаться своей способностью спать в любых условиях. Вчера, например, повозка сломалась, и её чинили как раз тогда, когда я спала. Состояние дорог неописуемо». И несколько далее: «Господи, какая это мука – путешествовать по России, даже по главной дороге, между Петербургом и Москвой»27.

Сестра Марты, Кэтрин Вильмот, вечером 15 декабря 1805 г. писала из Москвы ещё одной, остававшейся на родине сестре – Алисии: «Я должна идти в постель, так как все мои кости болят после дорог, состоящих из ледяных гор и ущелий!»28

Самое же, пожалуй, выразительное описание зимних дорожных тягот помещено в письме Кэтрин Вильмот Анне Четвуд от 21 марта 1806 г.: «Когда я начала писать тебе ответ, дорогая Анна, из-под моего пера раздались печальные стоны; вой зимней вьюги, оплакивающей кораблекрушение, не может звучать пронзительнее, горше и безнадёжней, чем эти слова. <…> Боже, сколь красноречивы должны быть выражения, повествующие об ужасах путешествия в России! Ровные торговые дороги внезапно становятся огромными холмами перепаханного замёрзшего снега, через которые нужно продвигаться, с глухим стуком проваливаясь в ямы такого же размера. В этих ужасных ухабах иногда приходится сидеть минут по двадцать. Несчастные лошади падают от усилий, стараются вытянуть экипаж, вновь и вновь понукаемые десятками слуг, которые с обеих сторон подталкивают карету». И следом – снова упоминание о «наших страданиях, шишках и синяках, слабости и невыразимой усталости»29.

В январе 1886 г. американский журналист и путешественник Дж. Кеннан, двигаясь на запад, подъезжал на санях к сибирскому г. Канску. Морозы тогда доходили до 30–40 градусов ночью. «Жестокие арктические метели и четыре или пять тысяч тяжело гружёных саней объединёнными усилиями образовывали из лежащего на этом отрезке дороги глубокого снега огромные поперечные валы, называемые в Сибири ухабами. Эти насыпи утрамбованного снега имеют от четырёх до пяти футов от основания до вершины и пятнадцать-двадцать футов от одного гребня до другого, и, когда наша тяжёлая повозка с грохотом взбиралась по склону такой насыпи, а затем, трясясь, устремлялась вниз, от этого начинали болеть все кости и появлялась раздражительность»30. А за Омском Кеннану стали попадаться «огромные обозы… гружённые товарами с Ирбитской ярмарки». Кеннан писал: «Обозы в огромном количестве, едущие в конце зимы на ярмарку и обратно, разбивают дороги между Тюменью и Тобольском так, что они делаются почти непроходимыми из-за глубоких рытвин, ухабов и длинных опасных откосов. Наши сани дважды опрокинулись в этой части маршрута, несмотря на широко расставленные вальки, а однажды наша опрокинувшаяся повозка скатилась вниз по длинному, крутому склону холма, и мы сильно расшиблись, прежде чем сумели выкарабкаться из овчинного мешка»31.

Выброшенные дети

Профессор-медик З. Г. Френкель (1869–1970) вспоминал о своём детстве, когда он учился в Козелецком городском училище на Украине. Зимой 1879–1880 гг. с ним произошёл такой случай: «Когда бывали сильные морозы и идти пешком в школу было трудно, нас с братом отвозили на санях по более короткой дороге через поросшее очеретом болото. Морозы в ту зиму были лютые. Заботливая наша “маты” старалась закутать нас как можно теплее. Поверх нашей одежды надевалась отцовская шуба либо тулуп, который туго завязывался поясом, так что трудно было повернуться. На дровнях впереди садился возница, а мы не садились, а ложились в сани, да ещё нас прикрывали одеялом. Ухабы от снежных заносов на дороге были глубокие, и однажды при переезде через такой ухаб я был выброшен из саней. Хлопец-возница этого не заметил. Немалого труда стоило мне развязать пояс на шубе, освободиться от закутывавшего лицо и рот башлыка, чтобы начать кричать и попытаться броситься вдогонку. К счастью, брат заметил моё отсутствие, и через несколько минут сани удалось повернуть, и меня подобрали»32.

Подобный случай произошёл и с известным на Вятке архитектором А. Г. Тинским (1920–2006). Пожалуй, это было ещё опаснее, чем в случае с Френкелем, потому что ему тогда не исполнилось и года. В беседе с журналистом Н. В. Пересторониным в 2000 г. Тинский вспоминал, как его восьмимесячным младенцем везли в санях по ухабистому архангельскому зимнику. На одном из ухабов так тряхнуло, что он выскользнул в сугроб33. Известно, что Тинский родился 25 февраля 1920 г. в г. Каргополе Архангельской губернии. А когда ребёнку исполнилось девять месяцев, семейство решило перебраться в Петроград к родственникам34. Восемь или девять месяцев от роду было – для вспоминавшего этот случай пожилого человека не слишком существенно, особенно если учитывать такой вот распространённый способ указания возраста – «девятый месяц» (то есть полных-то месяцев именно восемь). Едва ли была какая-либо надобность далеко увозить младенца по зимней дороге из родного Каргополя (как-никак уездный город!) вплоть до большого переселения всей семьи. Само же переселение из Каргополя в Петроград происходило ранней зимой 1920 г. – по установившемуся зимнему пути. То есть, похоже, что этот случай относится как раз ко времени переезда семьи Тинских из Архангельской губернии в Петроград.

Ухабы на дорогах Вятского края и окрестных земель

Немецкий учёный и путешественник Д. Г. Мессершмидт в декабре 1726 г., возвращаясь из сибирской экспедиции, ехал по ямской дороге из Соликамска в Хлынов. Он вёл дневник, лаконично фиксируя свои дорожные злоключения, дотошно подсчитывая расстояния и время в пути. Похоже, он воспринимал все эти напасти стоически, целиком полагаясь на волю Божью. И всё же постоянные, хотя и краткие, лишённые эмоций упоминания о трудностях пути производят на нынешнего читателя сильное впечатление, если представить, каково это было в ту пору, лютой и непроглядной вятской зимой пробираться «сквозь ледяную мглу». Ехали медленно, с задержками и поломками. Нередко – всего лишь со скоростью три версты в час. Сани на снежных ухабах постоянно опрокидывались. Со дня на день в дневнике Мессершмидта – одно и то же: чрезвычайно многочисленные опрокидывания и задержки, измученные лошади; многочисленные опрокидывания и задержки; тяжёлая дорога, лошади совсем обессилели; пробирались по очень разъезженной дороге, на которой сани изрядно переворачивались; тяжёлая дорога… А 29 декабря ехали до д. Карино около восьми часов по такой плохой дороге, что сани переворачивались двадцать раз35.

Вятский земский статистик Н. Романов описал трудности зимнего пути местных возчиков, которые брались доставить грузы на север, в сторону Архангельска: «Дороги к пристаням (на притоках Северной Двины, откуда грузы перевозили до Архангельска уже по воде. – В. К.) бывают сносны только в начале зимы, а затем, с января месяца, они делаются никуда не годными. Дороги эти не исправляются, а между тем по ним всю зиму происходит беспрерывное движение и не лёгких повозок, а тяжёлых возов. Понятно, что на этих дорогах образуется огромное число ухабов и раскатов, в особенности когда побывают уже вьюги и оттепели. Лошадь выбивается из всех сил, вытаскивая возы на раскатах. Нередко бывает, что лошади падают и издыхают. Если ещё вспомнить, сколько извощик терпит зимней стужи, то не покажется лёгкою его извощичья работа»36.

Общественный деятель и журналист Н. А. Чарушин (1851–1937) родился в г. Орлове Вятской губернии. В декабре 1866 г., когда Чарушин учился в гимназии губернского центра, скоропостижно скончался его отец, уездный чиновник. «Из рассказов и расспросов о причинах смерти отца выяснилось, что он, во время очередного объезда уезда вместе со своим письмоводителем Банниковым, в одном ухабе вывалился из повозки и был поднят уже без признаков жизни. Человек он был довольно грузный, и сердце от потрясения, вероятно, отказалось служить дальше»37.

Политическому ссыльному, будущему известному писателю В. Г. Короленко (1853–1921) вышло предписание отправиться на поселение из г. Глазова Вятской губернии, где он, было, обосновался и прижился, в самую дальнюю глушь – в Берёзовские Починки Бисеровской волости Глазовского уезда. И вот в письме к родным, написанном в Починках 29 октября 1879 г., он повествовал о своём путешествии туда из Глазова – уже по зимнику: «Путь стоял недурной и ехали мы без особых приключений, если не считать того, что я, по непривычке к дровням здешним, на всяком угоре выскакивал с дровней, точно мяч, и весь вывалялся в снегу. Раз сбились с дороги, проплутали по лесу часа два, да попали-таки на дорогу»38.

Короленко, стараясь не унывать, поддерживая себя и родных, в письмах постоянно бодрился. Вот и тут: они заблудились в почти безлюдной местности, да ещё на всяком угоре он вываливался в снег – но всё ничего, и путь, дескать, «недурной». В написанной гораздо позже автобиографической книге он вспоминал, как на том пути, где он ехал вдвоём с возницей – крестьянской девкой Апроськой, они, наконец, попривыкли друг к другу, «и теперь порой мы оба хохотали, вываливаясь в снег на узеньких дорожках и поворотах»39.

Когда зимой 1861–1862 гг. М. Л. Михайлов ехал в сибирскую ссылку, то, судя по его «Запискам», чем дальше на восток, тем хуже становилась дорога. И более всего досаждали путникам ухабы. Вот они едут от Вятки до Перми: «Дорога становится всё хуже и хуже – то ухабы, то снег по колена, то снег сдуло с дороги. В иных местах так было выбито, что я ехал с постоянно замирающим сердцем: вот сейчас ухаб! и каждый толчок экипажа отдавался резкой болью у меня в голове». А вот остановка в Перми: «Тут меня ещё больше напугали дорогой. Отсюда-то только и начинаются ухабы». И сразу вслед за тем: «Это оправдалось как нельзя лучше. Бесконечные обозы с чаем потянулись навстречу и до самой Тюмени почти не прерывались. Дорога была действительно беспримерно выбита». Потом – впечатления от пути по Западной Сибири: «Дорога от Тобольска шла такая же дурная, если не хуже, как и к нему. <…> Разнообразие дороги заключалось и здесь в том, что где было больше ухабов, где меньше. Сваливаться набок с возком, разбивать при этом стёкла приходилось не раз. Под конец я уж забил два окна наглухо войлоком»40.

В 1905–1906 гг., венгерка Юлия Вихманн вместе со своим мужем, финским филологом и этнографом Юрьё Вихманном путешествовала по Казанской и Вятской губерниям для изучения финно-угорского населения. В феврале 1906 г. они проезжали на лошадях по обеим сторонам Волги в районе г. Козьмодемьянска. И вот 24 февраля она записала в дневнике: «Погода была холодная, и дорога была очень плохая – и всё». Чуть дальше, о пути по другому берегу реки – уже так: «Сани, гружённые тяжёлыми брёвнами, полностью испортили дорогу. Мы ехали по глубокой колее этой дороги. Много раз сани чуть было не опрокидывались, и наконец, мы упали, правда, удачно. В таких низких санях падение неопасно. Вначале я пыталась весом своего тела уравновесить сани во время движения, но потом я заметила, каким лёгким и неопасным было падение, и отказалась от этого, а позднее угрозу падения воспринимала спокойно»41.

В фольклоре и народной речи

Мотив опрокидывания на ухабе вошёл и в народную свадебную поэзию. Большинство свадеб на Руси игралось зимою. Именно тогда можно и нужно было особенно быстро мчаться в санях42, но тогда же мчавшихся подстерегали дорожные ухабы. Вятский этнограф-любитель А. В. Фищев записал в 1926 г. старинный русский свадебный обряд Малмыжского уезда Вятской губернии. Перед отъездом к венчанию невеста исполняла «последний плач», упоминая «нырок» (то есть ухаб) как последнюю надежду остаться в родительском доме:

Родимый ты мой брателко,
Пошугни-ко вороных коней!
У ворот-то есть нырочек.
Вывали-ко в этот нырочек меня!
Не останусь ли я во девушек,
Не останусь ли я во красных,
У родимого у тятеньки,
У родимой-то у мамоньки?43

Вятские дорожные статистики в тексте официального доклада в 1912 г. использовали местное слово «нырок» и в отношении летней дороги: «В сухое жаркое время на дороге образуется масса выбоин и нырков…»44

Диалектное существительное «нырок», распространённое преимущественно на Русском Севере, на Вятке, Урале и в Сибири, стало даже основой для бранного фразеологизма, записанного на Тамбовщине: «Нырки тебя исколоти». В Новосибирской же области о жизни, проведённой в тревогах, говорили так: «Нырок на нырке»45. В очерках современной писательницы Н. Л. Ключарёвой слово «нырки» подано как само собой разумеющееся при описании поездки из Перми в уральскую глубинку: «Мы ехали по ухабистой дороге, пропадая всё дальше в поросшей ельником необитаемой уральской земле. Нырки, прыжки, повороты – и монотонные повторы пейзажа…»46 Писательница эта одно время жила в Перми.

На Вятке ухабистые места по зимнему пути выразительно называли «извалками». Н. М. Васнецов толковал это слово так: «Роскати с ухабами на зимней дороге»47. Однокоренными терминами на Русском Севере, в Сибири, Поволжье и других местах обозначали ямы и небольшие пологие возвышенности, как правило, на пути48.

Ездить по дорогам зимою и вправду иной раз бывало проще и быстрее, чем летом (не говоря уж о весне или осени). Но всё же зимние передвижения тоже отнюдь не всегда были удобны. Дорожные ухабы – это, казалось бы, не самое страшное из того, что мог встретить путешественник прошлых времён на своём пути. Однако и они доставляли немало хлопот – опрокидывания, поломки, травмы. И, во всяком случае – промедление. Парадокс состоял в том, что именно зимой, когда шло особенно много гружёных обозов, они-то и разбивали дороги, созидая те самые снежно-ледовые ухабы, которые портили путь и замедляли его.

Примечания

1 Коршунков В. А.: 1) Дорожные наваждения // Герценка : Вятские записки / сост. Н. П. Гурьянова. Киров, 2007. Вып. 11. С. 54–67 ; 2) Какими были вятские дороги // Там же. 2010. Вып. 18. С. 165–176.
2 Мединский В. Р. О русском пьянстве, лени и жестокости. Изд. 2-е, испр. М., 2008. С. 515, 517. (Мифы о России).
3 Анищенков, В. Размышления о русском характере // Молодая гвардия. 2012. № 3. С. 227.
4 Михайлов М. Л. Записки // Михайлов М. Л. Сочинения. М., 1958. Т. 3. С. 529–530.
5 Набоков В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. М., 1999. С. 666–667.
6 Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением Семейной хроники // Аксаков С. Т. Собр. соч. : в 4 т. М., 1955. Т. 1. С. 405–409.
7 Аксаков С. Т. Воспоминания // Там же. 1956. Т. 4. С. 11.
8 Щедрин Н. (М. Е. Салтыков). Полн. собр. соч. Л., 1934. Т. 17 : Пошехонская старина. С. 196–197.
9 Железнов И. И. Башкирцы // Железнов И. И. Полн. собр. соч. Изд. 2-е, посмерт., с доп. и включ. неизд. ст. СПб., 1888. Т. 1 : Уральцы : очерки быта уральских казаков. С. 214.
10 Куприн А. И. Чёрная молния // Куприн А. И. Соч. : в 3 т. М., 1953. Т. 3. С. 186–187.
11 Вяземский П. А. Стихотворения. М., 1986. С. 112–113.
12 Там же. С. 216–217.
13 Там же. С. 214.
14 Пассек Т. П. Из дальних лет : воспоминания. М., 1963. Т. 2. С. 233.
15 Там же. С. 100.
16 См.: Лесков А. Н. Жизнь Николая Леско-ва : по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. М., 1984. Т. 1. С. 178.
17 Максимов С. В. Год на Севере. Архангельск, 1984. С. 340–341.
18 Иван Сергеевич Аксаков в его письмах : эпистолярный дневник 1838–1886 гг. с предисл., коммент. и воспоминаниями А. Ф. Аксаковой : в 3 т. / сост., подгот. текста, примеч. Т. Ф. Прокопова. М., 2004. Т. 3 : Письма 1857–1886 гг. С. 47.
19 Там же. С. 216–217, 219.
20 Лествицын В. От Ярославля до Москвы : поездка на съезд археологов или древнелюбителей. Ярославль, 1869. С. 19.
21 Там же. С. 25.
22 Пантелеева С. В. Из пережитого в шестидесятых годах // Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 673.
23 Пантелеев Л. Ф. Возврат из Сибири // Там же. С. 616.
24 Белов В. И. Повседневная жизнь Русского Севера : очерки о быте и народном искусстве крестьян Вологодской, Архангельской и Кировской областей. М., 2000. С. 173.
25 Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским // Чтения в Имп. о-ве истории и древностей российских при Московском университете. М., 1897. Кн. 4 (183). С. 201–202.
26 Письма сестёр Вильмот из России // Записки княгини Дашковой. Письма сестёр Вильмот из России / сост., коммент. и имен. указ. Г. А. Весёлой ; вступ. ст.: Г. А. Весёлой, С. С. Дмитриева. 2-е изд. М., 1991. С. 275.
27 Там же. С. 450, 451.
28 Там же. С. 354.
29 Там же. С. 359.
30 Кеннан Дж. Сибирь и ссылка : путевые заметки (1885–1886 гг.). СПб. 1999. Т. 2. С. 247.
31 Там же. С. 283–284.
32 Френкель З. Г. Записки о жизненном пути // Вопросы истории. 2006. № 3. С. 90.
33 См.: Пересторонин Н. Парковый портрет архитектора // А. Г. Тинский – учёный, инженер-строитель, архитектор / отв. ред. Н. П. Гурьянова. Киров, 2007. С. 191.
34 А. Г. Тинский – учёный, инженер-строитель, архитектор… С. 7, 288.
35 См.: Напольских В. В. Удмуртские материалы Д. Г. Мессершмидта : дневниковые записи, декабрь 1726. Ижевск, 2001. С. 89, 92, 98–101, 103.
36 Краткие очерки уездов Вятской губернии / сост. Н. Романов. Вятка, 1875. Вып. 1. Уезды : I Слободской, II Глазовский, III Сарапульский и IV Елабужский. С. 35.
37 Чарушин Н. А. О далёком прошлом : в 2 ч. М., 1926. С. 26.
38 Короленко В. Г. Письма из тюрем и ссылок. 1879–1885. Горький, 1935. С. 70.
39 Короленко В. Г. Собр. соч. : в 5 т. Л., 1990. Т. 4 : История моего современника. Кн. 1–2. С. 596.
40 Михайлов М. Л. Указ. соч. С. 531–532, 587.
41 Дневниковые записи Юлии Вихманн (7.10.1905 – 29.12.1906) / пер. Э. Лебедевой // Финно-угроведение. 1996. № 3. С. 131–132.
42 О быстролётности свадебных поездов см.: Коршунков В. А.: 1) Путь свадебного поезда: передвижения и дорожные конфликты в Вятском крае // Сквозь границы : культурол. альм. / гл. ред. Н. И. Поспелова. Киров, 2003. Вып. 2. С. 209–212 ; 2) Свадьбы леших и лешачьи тропы: мифологические особенности народной «культуры пути» // Там же. 2006. Вып. 5. С. 290–295.
43 Фищев А. В. Вятская старина. Днепропетровск, 1997. С. 28–29.
44 Приложение к докладу об экономическом исследовании грунтовых дорог № 100 губернскому земскому собранию 44-й очередной сессии / [ред. И. Безруков]. Вятка, 1912. С. 55.
45 Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Филин. Л., 1986. Вып. 21 : Негораздый – Обвива. С. 324, 325.
46 Ключарёва Н. Л. Деревянное солнце // Ключарёва Н. Л. Деревня дураков : [повесть, очерки]. М., 2010. С. 213.
47 Васнецов Н. М. Материалы для объяснительного областного словаря вятского говора. Вятка, 1907. С. 94.
48 Словарь русских народных говоров. Л., 1977. Вып. 12 : Зубрёха – Калумаги. С. 100, 110–111.