Версия для слабовидящихО нашей семье
А. Н. Захваткин
На пожелтевшей старинной фотографии мой – дед Александр Павлович Захваткин (1855–1911), видимо, из д. Захваткины. Он – крепостной солдат, который участвовал в Крымской кампании. Бабушка Анастасия Феофиловна Захваткина (урождённая Кондратьева) (1858–1917) родила 11 детей. Её отец Феофил был специалистом по отделке церквей, сыновья и внуки – его помощниками. Среди них маляры, резчики по дереву, позолотчики, иконописцы. Оба семейства жили в Белохолуницком заводе. Хозяин – пермский заводчик Козелл-Поклевский. Дед Захваткин служил после армии главным счетоводом, получал 30 руб. в месяц. Со слов папы, он очень хорошо рисовал лошадей. Году в 1945-м отец возил меня в Белую Холуницу, показал деревянный дом, где родился. Он был третьим ребёнком в семье.
Что запомнилось из рассказов отца, Николая Александровича Захваткина (1893–1968)? Ну, например, как он видел живого Льва Толстого. Он ведь в 1909 г. поступил в Екатеринбургское художественное училище. Толстой в то время приезжал в Екатеринбург, и всё студенчество его встречало. Подали Л. Н. Толстому какой-то примитивный автомобиль. Они тогда только появлялись в России, “руссо-балт”, кажется, назывались. Но Толстой презрительно махнул рукой и указал на извозчика. Вместе с ним сели Софья Андреевна и доктор Чертков. А студенты ещё на протяжении квартала бежали за ним и кричали: «Лев Николаевич, Лев Николаевич!»
Есть фотография, доставшаяся мне от сводной сестры, которая лет на пять меня старше. На фотографии, видимо, совещание учителей. В центре за столом сидит А. В. Луначарский. Потом был концерт для участников встречи. Отец мой к музыке имел причастность. По слуху играл на скрипке, на гитаре, на балалайке. Представьте, у нас была десятиструнная гитара. Он соорудил музыкальный инструмент, который назвал почему-то «бузина». А это просто палка с натянутой струной. Но там какой-то резонатор небольшой был. И вот на этой «бузине», взяв смычок от скрипки, он сыграл мелодию арии Дубровского из оперы Направника «Дубровский». А Луначарский в зале встал и сказал (он хоть и коммунист, но был умнейший, энциклопедически образованный человек): «Вот видите, товарищи, капиталисты говорят, что мы, большевики, всё разрушаем. Нет, мы и создаём». То есть на палку струну натянул, значит, какой-то новый инструмент создал…
Ну, ещё отец как-то рассказывал, что его однажды принимала Надежда Константиновна Крупская в 1935 или 1936 г. Это, видимо, опять связано с совещанием преподавателей в Москве. Ничего она ему не говорила, только руку пожала. «Очень пастозная была рука», – отозвался потом отец. То есть, очень вялая, мягкая.
Потом он мне рассказывал, что два раза встречался с Маяковским. В первый раз, когда Маяковский приезжал в Вятку в 1928 г. Поэт выступал в городском театре, во Дворце труда на XII губернском съезде профсоюзов и в пединституте. Маяковский проходил в институт через чёрный ход. Там они, вроде, поздоровались, но поэт спешил – не поговорили. Сначала Маяковский доставал из кармана пол-литра и выпивал, а потом начинал читать стихи. Как-то отец ездил в Ялту. Есть его ялтинские акварели начала 30-х гг., но я почти все сдал в Феодосийский музей. «Мы с Маяковским минут 20 сидели в кафе, разговаривали об искусстве», – вспоминал отец. О чём конкретно, он не сказал.
Своего отца я помню в 60 с лишним лет. Я родился, когда ему было уже 52 года. Как-то я не задумывался, почему у меня пожилой папа. Ну, папа и папа. К маме приятней было прикасаться. Она молодо выглядела. Звали её Евгения Валентиновна Жемотина, она была врач-окулист, моложе отца на 10 лет. Увиделись они впервые в поезде, задолго до окончательной встречи. Отец ехал с первой женой, а Евгения Валентиновна с сестрой и доктором Георгием Матвеевичем Кузнецовым направлялись отдыхать на юг. Было это примерно в 1936 или 1937 г. А потом произошло так, что первая жена отца умерла в 1943 г. Сын у них на войне без вести пропал, она всё переживала, не могла отыскать никаких следов, а потом и сама ушла…
Вот так и познакомились через доктора Кузнецова, сначала в поезде, а потом через 7 лет продолжили знакомство в Кирове. Георгий Матвеевич – врач, занимался частной практикой. Первый директор 1-й поликлиники. Кстати, он её и построил. В войну моя мать как врач была на Ленинградском и Волховском фронтах. В августе 1943 г. её демобилизовали. В Ленинграде ещё блокада не была окончательно снята, и она уехала к родителям в Киров. «Нечего дурака валять, – сказал Кузнецов, – давайте-ка женитесь и всё». Маме, Евгении Валентиновне, было 41, отцу – 51. Потом она забеременела. Ей хотелось сделать аборт: «Что это, мы уже старые, куда нам дети». Отец вспоминал, что стукнул кулаком по столу и сказал: «Если мы не успеем воспитать, государство воспитает».
Появлялся на свет я очень тяжело, синий родился, пуповина вокруг шеи обвилась. Доктор Молчанов, гинеколог, массаж мне делал, долго по заднице бил, потом я и заревел. Мать сделала перерыв в стаже. Это подействовало потом на начисление пенсии, как мне говорили, тогда давали только 2 недели после родов – надо было работать. Сначала за мной бабушка ходила, Татьяна Михайловна Жемотина, и няньки были. Позднее мама дома сидела. А отец лепил какие-то заказы. В это время он для Дома Советов делал всю лепнину. Скульптуры, также парковые вазы. Очень много на квартире делал. У них бывали постоянные стычки с матерью. Отец говорил: «Ты ничего не понимаешь в искусстве творческих людей».
У нас было 3 смежные комнатки. Ещё мастерская, ближе к рынку, в полуподвале. Осталась даже фотография, где кто-то отцу позирует. Он футболиста лепит, а сзади – плакат троцкистско-зиновьевского дела. Не всё вошло в фотографию. И только в 1956 г. отцу дали мастерскую в Доме художников на ул. Свободы. Ещё у него была мастерская в подвале на ул. Коммуны (Московской), где сейчас магазины элитной одежды. Дом надстроили. Отец меня маленького принёс в мастерскую. Я уже всё соображал. В то время в стенной газете карикатура была на моего папашу. Он и за молоком ходил, и нянчился. В шарже у него был ореол над головой (как у Мадонны с младенцем) и волосатая грудь. Я бегал к нему и тогда, когда ему дали мастерскую в гараже напротив стадиона. Но через год у него случился инфаркт. А отец только скульптуру Виктора Васнецова начал делать. Одиннадцать лет болел, не оправился. Водянка у него была.
Список работ отца не составлялся, потому что единицы остались. Они почти все были из гипса. Помню замечательный портрет молодого человека. Удачный у него скульптурный вид. Он мне так нравился. Где-то у нас в чулане стоял. Отца в формализме тогда обвинили. Скульптуры у него какие-то схематичные были. Две скульптуры сохранились на фасаде Дворца культуры в Кирово-Чепецке (рабочий и работница). На почте висели и изображения вождей – барельеф от Маркса до Сталина. В краеведческом музее мне сказали, что есть три вещи отца, в том числе – Васнецов и Халтурин (в дереве). Да ещё в Вятском художественном музее можно найти около десяти живописных его работ.
