Главная > Выпуск №18 > Монография по экономике Вятлага

Монография по экономике Вятлага

Белых Н. Ю. Экономика Вятлага как система подневольного труда в 1938–1953 годах : монография / Н. Ю. Белых.  – Киров : Альфа-Ком, 2010. – 304 с.

Исследование проблем эффективности принудительного труда в сталинских исправительно-трудовых лагерях занимает особое место в современном «гулаговедении». Свидетельством тому является выход в последние годы серьёзных изданий документального и аналитического характера. К числу последних с полным основанием можно отнести монографию Н. Ю. Белых «Экономика Вятлага как система подневольного труда». Автор предпринял попытку дать ответ на ряд дискуссионных вопросов, не нашедших однозначного решения в отечественной историографии. Каковы были место и роль лагерного сектора в советской экономике? Насколько рентабельной являлась эксплуатация труда спецконтингента (заключённых, спецпереселенцев, военнопленных и так далее)? Как повлиял ГУЛАГ на дальнейшее развитие советского государства и общества?

В отличие от предшествующих работ, рассматривающих проблему в масштабах всего Советского Союза, исследование Н. Ю. Белых ограничено рамками конкретного лагерного комплекса – Вятского исправительно-трудового лагеря – одного из крупнейших лесозаготовительных лагерей в СССР. Такой подход позволил автору на богатом региональном архивном материале исследовать генезис, развитие и функционирование системы подневольного труда во всём многообразии его проявлений и сторон.

Во введении автор детально прописывает объект и предмет исследования, даёт подробный анализ историографии и источников. Важно отметить, что автор критически походит к анализу делопроизводственной документации Вятлага, перепроверяя и сопоставляя содержащиеся в ней сведения с данными альтернативных источников – материалами контролирующих партийных инстанций, воспоминаниями узников и сотрудников лагеря.

Первая глава – «Эволюция и тенденции развития производственно-хозяйственной инфраструктуры Вятского ИТЛ в 1938–1953 годах» – раскрывает основные этапы функционирования лагерного хозяйства в предвоенный, военный и послевоенный периоды.

Характеризуя период становления лагеря, автор указывает на географическую детерминанту создания Вятского ИТЛ, который располагался в глухих и труднопроходимых лесах и болотах северо-восточной части Верхнекамья. Осваивать лесные богатства предстояло заключённым (на 1 апреля 1938 г. – 11 885 человек), свыше 75 % которых составляли так называемые «враги народа», «социально-опасные» (СОЭ) и «социально-вредные» (СВЭ) элементы [c. 25, 46].

С самого начала организация работ носила крайне примитивный характер. Все производственные операции – рубка леса, его трелёвка и погрузка – осуществлялись, как правило, вручную. Даже простейшего инвентаря – пил, топоров, крючьев – катастрофически не хватало. Подневольная «рабсила» использовалась крайне узкофункционально и сверхинтенсивно: «человек-пила», «человек-топор», «человек-лопата», «человек-тачка» и т. п. По словам автора, «суть этой системы заключалась в том, чтобы интенсивной физической нагрузкой до дна и в короткий срок выкачать всю жизненную энергию человека» [c. 48]. Не случайно, только за февраль 1938 – май 1941 гг. число погибших и умерших заключённых Вятского ИТЛ превысило 2 500 человек [c. 45].

Подобно другим лагерным структурам НКВД, в Вятлаге был сформирован собственный «аграрный сектор» – 4 совхоза и 8 подсобных хозяйств, которые должны были полностью обеспечить лагерь продовольствием и фуражом. По образному выражению автора, лагерь представлял собой симбиоз «леспромхоза с колхозом» [c. 62]. В 1941 г. в подсобном хозяйстве лагеря было занято 3 тыс. заключённых (более 15 % от их списочного состава) и около трети «гужевого стада». И хотя лагерь с невероятным напряжением сил производил десятки тонн зерна, овощей и корнеплодов, сотни центнеров мяса и молока, полное решение задачи по продовольственному обеспечению оказалось «неподъёмным». На протяжении всего периода существования Вятлаг снабжался основными видами довольствия «с колёс», то есть за счёт поставок из других регионов страны [c. 31].

Так или иначе, к середине 1941 г. в лагере функционировала мощная производственная и социально-бытовая инфраструктура, позволявшая ежегодно заготавливать и вывозить 1 млн кубометров древесины, что выдвинуло Вятлаг на ведущие позиции среди предприятий лесной отрасли Кировской области (25 % от общего объёма лесозаготовок).

С началом Великой Отечественной войны в результате эвакуации заключённых из прифронтовых регионов страны и поступления новых категорий спецконтингента (интернированных, трудмобилизованных, военнопленных) лагерь, как отмечает Н. Ю. Белых, превращается в «полирежимный объект» [c. 52]. В системе лагеря существовали отдельные лагерные пункты и бараки для содержания разных категорий спецконтингента. Небезынтересно отметить, что положение трудмобилизованных и интернированных лиц было значительно хуже положения заключённых, что проявлялось в показателях смертности и заболеваемости. Так, за период с ноября 1941 г. по декабрь 1943 г. в Вятлаге умерло не менее 2 тыс. интернированных жителей Прибалтики (Латвии и Эстонии), что составляло около 75 % от общего их числа. Причиной столь беспрецедентной смертности являлись «авитаминоз», «пеллагра» и «дистрофия». В целом, за 1942–1943 гг. в Вятлаге умерло свыше 13 тыс. узников, что составляло примерно 30 % общей численности лагерного контингента [c. 64].

Вместе с тем, продолжает Н. Ю. Белых, с первых дней войны лагерь вносил свой вклад в дело обороны. Для военных нужд поставлялись шпалы, авиационная берёза и сосна, укупорка, ружейные болванки и ствольные накладки, палубник, понтонник и другая лесопродукция. Подсобные предприятия и мастерские лагеря производили для фронта одежду, обувь, посуду, лыжи и т. п. На передовую отправлялась продукция подсобного сельского хозяйства, а также «дары леса» – плоды шиповника, грибы, ягоды, лекарственные травы. Среди заключённых и сотрудников лагеря осуществлялся сбор средств в Фонд обороны, составивший только в 1942 г. сумму почти 2,3 млн руб. Существовали и другие источники пополнения государственного бюджета. Так, государству передавались личные вещи и ценности умерших узников ГУЛАГа, вплоть до их золотых зубных протезов [c. 60–61].

Характерно, что суровые военно-лагерные условия выдвигали на первый план новый тип руководителей – опытных хозяйственников, понимающих, что путь к обеспечению производственных успехов лежит через изменение отношения к рабочей силе. Так, в этот сложный период Вятский ИТЛ возглавил полковник А. Д. Кухтиков, зарекомендовавший себя рачительным и деловитым хозяйственником. Уже во второй половине 1944 г. ему посредством решительных мер удалось оздоровить (в прямом и переносном смысле) ситуацию в лагере, а к концу 1945 г. переместить его в число лидеров лесозаготовительной промышленности в системе НКВД СССР [c. 67].

В послевоенный «восстановительный» период Вятлаг функционировал, по словам автора монографии, как «громадный полигон подневольного труда». На 1 января 1948 г. списочный состав контингента насчитывал 25 130 человек (24 837 заключённых и 293 спецпоселенца). Из числа осуждённых 38,5 % отбывали срок за «контрреволюционную деятельность», 61,8 % – за уголовные преступления [c. 83–84]. Примерно 20 % заключённых составляли уроженцы южных регионов страны, тяжело переносившие климат севера и в дальнейшем пополнявшие ряды лагерных «доходяг» [c. 82].

Обращает на себя внимание следующий факт: ввиду некомплекта личного состава Вятлага, особенно сотрудников военизированной охраны и вольнонаёмных работников, их должности частично комплектовались за счёт заключённых. Так, в начале 1948 г. самоохрана лагеря состояла из 717 заключённых, а в управленческом аппарате работали 1 463 спецпоселенца (почти треть всех штатных должностей) [c. 86–87]. По сути дела получалось, что узники Вятлага сами себя охраняли и сами управляли лагерем, хотя, безусловно, не допускались на ключевые руководящие должности.

В начале 1950-х гг. лагерная система вступает в полосу кризиса, носившего системный характер. Наиболее ярким свидетельством тому стала вражда между различными группировками заключённых («законников», «отошедших», «кавказцев», «оуновцев» и др.). При этом лагерная администрация, поначалу использовавшая эти «войны» в своих интересах, оказалась в положении между двух огней, окончательно утратив контроль над обстановкой в местах лишения свободы. Обозначенные явления в полной мере были присущи Вятскому ИТЛ. За 1952 г. здесь имели место 43 случая «бандпроявлений», во время которых было убито 33 и ранено 10 заключённых. За 1953 г. уже было убито 57 человек, причём имели место нападения на руководителей лагерных подразделений. Своего пика беспорядки достигли в январе 1954 г., когда в результате подавления бунта было убито и ранено свыше 130 заключённых [c. 115]. Упала дисциплина и среди личного состава. За второй квартал 1953 г. среди «вохровцев» зафиксировано 156 проступков, в основном, «самоволки», воровство, пьянство, в том числе на посту [c. 120].

Другим проявлением кризиса «архипелага ГУЛАГа» стал коллапс лагерной экономики. В 1953 г. в Вятском ИТЛ плановые задания были провалены по всем основным показателям, за исключением выпуска изделий «ширпотреба». Потребителям было недопоставлено 370 тыс. кубометров леса, в том числе 245 тыс. кубометров деловой древесины, 34 тыс. кубометров пиломатериалов, 58 тыс. штук шпал. Значительно выросла себестоимость товарной продукции. Одновременно увеличились расходы на содержание лагеря. «Труд заключённых, основанный на внеэкономическом принуждении, – подытоживает Н. Ю. Белых, – оказывался невосприимчивым к техническому прогрессу и новым формам организации производства» [c. 120]. Новые вызовы требовали не мимикрии, а трансформации всей лагерной системы.

Во второй главе монографии – «Система функционирования лагерной экономики» – на материалах Вятского ИТЛ рассматриваются вопросы организации производства и использования рабочей силы, принуждения и стимулирования лагерного труда, проблемы эффективности лагерной экономики.

Автор отмечает, что трудовое использование заключённых на практике регулировалось не нормами Исправительно-трудового кодекса РСФСР, принятого совместным постановлением ВЦИК и СНК РСФСР 1 августа 1934 г., а ведомственными, как правило, секретными нормативными документами НКВД. Одним из них являлась «Временная инструкция о режиме содержания заключённых в исправительно-трудовых лагерях», объявленная приказом НКВД СССР от 2 августа 1939 г. Характерно, что в этом документе об исправительном воздействии на заключённых, составляющем суть любой пенитенциарной политики, речи не идёт, главное – «надежно изолировать» контингент и максимально использовать его трудовой потенциал [c. 126].

После детального и всестороннего анализа практики использования подневольной «рабсилы» Н. Ю. Белых делает следующий вывод: «Организация труда в лагере отличалась предельной формальной регламентацией и рутинизацией, обставлялась массой условий, ограничений, прежде всего, по режимно-оперативным соображениям» [c. 163]. Это существенно затрудняло модернизацию технологического процесса, оттесняло подневольное производство по технико-экономическим показателям на арьергардные позиции, как в отечественной лесной отрасли, так и на внутреннем, а тем более на внешнем рынках [c. 163–164].

Далее автор анализирует систему стимулирования лагерного труда. Здесь доминировали методы принуждения, причём в самых жестоких его формах. Система наказаний включала следующие составляющие: лишение свиданий, переписки и передач; ограничение права пользования личными деньгами; перевод на общие или тяжёлые работы; перевод на штрафной (уменьшенный) паёк; направление в штрафной лагпункт (барак, изолятор) и т. п. Самым суровым взысканием являлось предание лагерников суду. К примеру, в 1947 г. оперативно-чекистским отделом Вятлага были привлечены к уголовной ответственности 572 заключённых, из них 63 – за «контрреволюционный саботаж» [c. 169].

Вполне закономерно, что гипертрофированное принуждение к труду вызывало сопротивление среди заключённых. Преобладали скрытые формы протеста, такие как «самоистощение и членовредительство». Лагерными медиками в 1949 г. было зафиксировано 15 видов членовредительства с целью «искусственного воспроизведения болезней и удлинения сроков лечения». Распространённой формой протеста были отказы от работы и невыполнение норм выработки. Так, в 1947 г. в Вятлаге имели место 4 612 случаев отказа от работы, а число «не выполнявших норму выработки в основном производстве» составляло 6 416 человек [c. 177].

Вместе с тем, от выполнения производственной нормы напрямую зависели жизнь и здоровье подневольного работника. В недрах ГУЛАГа были разработаны подробные схемы питания и вещевого довольствия заключённых в зависимости от их трудовой отдачи. Например, выполнение нормы менее чем на 100 % влекло за собой перевод на так называемый «пониженный котёл». Однако применение такого рода «стимулов», подчёркивает Н. Ю. Белых, нередко вызывало обратный эффект, оборачиваясь полной потерей трудоспособности, а нередко и гибелью того или иного заключённого [c. 179].

Безусловно, в лагерях широко использовался и весь спектр «социалистических» методов интенсификации труда, одним из которых являлось пресловутое «ударничество». Лагерные «стахановцы» обеспечивались более качественным жильём, вещевым довольствием, получали повышенный паёк, а в исключительных случаях могли быть представлены к условно-досрочному освобождению. Уровень вовлечённости лагерников в трудовое соревнование был массовым, временами доходя до 95 %. Тем не менее, среднегодовая производительность труда в Вятлаге за весь период его существования ни разу не достигла 100 % рубежа. В этой связи вполне убедительным представляется вывод автора о низкой «практической целесообразности лагерных починов» [c. 183].

Что касается материального вознаграждения заключённых, то, по мнению Н. Ю. Белых, значение этого фактора мотивации лагерного труда руководство ГУЛАГа в полной мере осознало только в начале 1950-х гг., когда заключённые за свой труд стали получать не символическое «премвознаграждение», а заработную плату [c. 190–191]. При этом из обшей суммы заработанных средств удерживалась стоимость расходов на их содержание, а также подоходный налог.

Интерес для исследователей представляет авторский взгляд на проблему эффективности лагерной экономики. Учитывая весь спектр мнений и подходов, Н. Ю. Белых методологическое решение проблемы видит в сопоставлении показателей хозяйственной деятельности лагерного и «нелагерного» секторов экономики. Вывод автора вполне предсказуем: труд спецконтингента был более затратным и гораздо менее эффективным, чем труд вольнонаёмных рабочих. Так, в середине 1950-х г. фактические объёмы выработки на одного рабочего лесоэксплуатации составляли: по Минлеспрому СССР в целом – 266,6 кубометра, по объединению «Кирлес» (Кировская область) – 282 кубометра, а в ведущем Кайском леспромхозе этого объединения – 382 кубометра. В то же время по Вятскому ИТЛ этот показатель не превышал в среднем 253 кубометра. Таким образом, лагерь отставал от соответствующего общесоюзного уровня на 5 %, от областного – на 10 %, а от лучших предприятий лесной отрасли в местном регионе – на 33,8 % [c. 200–201].

Нерациональность использования принудительного труда усугублялась значительными расходами на охрану и лагерную инфраструктуру, которые составляли в совокупности около 35 % общих расходов на содержание лагерей. Другим пороком гулаговской экономики являлось незаинтересованное отношение лагерной администрации к эффективному использованию «рабсилы». Подтверждением тому являются различного рода приписки, достигавшие астрономических масштабов (на лагерном жаргоне – «туфта»), крайне пренебрежительное отношение к условиям организации питания и быта заключённых.

Помимо негативного влияния на экономические и социально-демографические процессы в стране, криминогенного воздействия на окружающее местное население, лагеря наносили удар по экологическому равновесию в местах своей промышленно-хозяйственной деятельности. На примере Вятлага это проявлялось в тотальной вырубке лесных массивов с ценными породами древостоев, сопровождавшейся нарушением всех правил лесопользования. При этом значительные объёмы ценной и качественной древесины «выбраковывались» в результате неправильного хранения или переработки. Подобное хищническое отношение к природным ресурсам было характерно для всей советской экономической модели.

Подводя итог деятельности Вятского ИТЛ, Н. Ю. Белых приводит слова первого секретаря Кировского обкома КПСС, прозвучавшие на собрании партийного актива Вятского ИТЛ 1 апреля 1960 г.: «У вас в лагере 30 000 человек, а дают они 5 000–6 000 тысяч кубов (леса) в сутки. Это… золотой лес, но государство пока вынуждено с этим мириться. У вас аппарат раздут до невозможности. Беда в том, что начальство Вятлага годами привыкло к барству, бесконтрольности, лёгкой жизни – так и воспитывает свои кадры» [c. 217]. Экономическая некомпетентность лагерного руководства, по мнению исследователя, была следствием административно-мобилизационной политики сталинского руководства. Главным требованием тех лет было «не достижение рентабельности, а выполнение производственных планов, причём в кратчайшие сроки и при ограниченном количестве материальных и финансовых ресурсов» [c. 218]. В рамках такой модели «эффективными» признавались хозяйственные структуры, способные быстро сконцентрировать ресурсы на стратегических направлениях, что объективно способствовало превращению НКВД – МВД в крупнейший «промышленно-хозяйственный трест страны».

В целом, по мнению Н. Ю. Белых, массовое использование принудительного труда следует рассматривать как «одну и важнейших черт сталинско-советской социально-экономической модели, в которой политика, как правило, имела абсолютный приоритет над экономикой» [c. 219]. «Только такая богатая людскими и природными ресурсами страна, как Советский Союз, могла позволить себе физическое уничтожение сотен тысяч трудоспособных граждан, разорение миллионов крестьянских хозяйств, содержание огромного карательного аппарата», – заключает автор [c. 219]. С этим выводом трудно не согласиться.

А. Л. Кузьминых